Синева небес - Соно Аяко

— Ну что за существа женщины, — если в первый раз, то нельзя, а если будешь настойчивым, то, так или иначе, получится.

Фудзио попытался сказать это вслух, но душа его ныла от несоответствия действительности этим словам. Вчера Юкико так и уснула в его объятиях.

Фудзио редко случалось открывать книгу, но раньше ему приходилось читать греческие мифы, написанные для детей; один из них он запомнил очень точно. Богини из греческого мифа были воплощением чего-то, и занимались каждая своим делом. Например, богиней ночи была Никта, богиней души — Психея, фея эха называлась Эхо.

Юкико не была духом снега, как следовало из ее имени. Если следовать стилю греческой мифологии, она была богиней спокойствия и доверия. Юкико доверяла Фудзио и безмятежно спала в его объятиях.

Прошлой ночью Фудзио долго стерег ее сон, лишь потом потихоньку высвободил руку. Он хотел остаться тут до утра, но боялся, что в этом случае ему вряд ли удастся вновь наведаться в этот дом. Поэтому, он укрыл Юкико махровым полотенцем, обнаруженным в ванной, — чтобы ненароком не простыла. После чего выскользнул из дома.

Его беспокоило то, что наружная дверь оставалась незапертой. Мало ли кто с недобрым умыслом может проникнуть в жилище. Поэтому, остановив машину на некотором отдалении, Фудзио некоторое время пристально наблюдал за домом Юкико. Наверное, он прождал около двух часов, пока наконец не погас свет в прихожей. Только тогда он завел мотор и тронулся с места.

Вчера было прохладно, а сегодня установилась теплая погода, как в начале лета. Фудзио вспомнил, что ему нужно купить новое нижнее белье. Конечно, он не занашивал белье до дыр, но в этом сезоне захотелось избавиться от белого, потому что оно казалось слишком ярким. Пообедав, Фудзио отправился в супермаркет у станции, где Ёко Мики когда-то покупала уцененный соевый соус.

Фудзио хорошо знал, где находится отдел нижнего мужского белья, но сначала немного побродил в отделе, где продавались компакт-диски. Там он заприметил любопытную особу.

Это была девица как раз во вкусе Фудзио, — ей было где-то от шестнадцати до двадцати. Белая спортивная куртка, джинсы — вид вполне спортивный, но на бледном лице — нервное выражение. Перебирая компакт-диски, она хмурила брови под короткой челкой.

«Какой же сегодня день недели? — спросил Фудзио сам себя. — На служащую не похожа — слишком молода. Кроме того, сегодня вторник, одиннадцатое апреля. Уже во всех школах начался новый учебный год. Не знаю, как первоклассники начальной школы, но чтобы в час дня ученица школы высшей ступени отиралась в отделе компакт-дисков, такого в жизни не бывает».

Фудзио встал напротив и, притворившись, что тоже ищет диск, какое-то время исподволь наблюдал за девушкой.

— Послушайте, вы не знаете, где стоит Камелия Фонти? — через минуту-другую обратился он к ней.

— Камелия Фонти? Если это диск, то, может быть, с этой стороны стеллажа?

— Вот как?

Фудзио, с задумчивым видом ведя глазами по рядам дисков, будто бы ненароком медленно приблизился к ней.

— Что вы ищете? — полюбопытствовал он.

— Эдвина Монтанье.

— О, я о таком не слышал. Хороший исполнитель?

— Вроде да.

— Послушать, что ли?

— Обязательно послушайте.

— И что посоветуете?

— «Ночь нашей смерти», «Дерево Иуды», «На качелях дождливым днем», «Исповедь».

— «Дерево Иуды», это что за растение такое?

— Не знаю, но говорят, что это дерево цветет алыми, как кровь, цветами.

— Не слышал ни одной из этих вещей.

— А Камелия Фонти — ее как, слушать можно? — поинтересовалась девица.

— Камелию не знаете?

— Имя слышала, но… Она ведь не из молодых исполнителей.

— Не из молодых, — согласился Фудзио.

Вроде глупости не ляпнул. Фудзио слышал имя Камелии Фонти от того самого страстного любителя классической музыки, с которым работал когда-то.

— Ты ученица школы высшей ступени? — затронул Фудзио основную тему.

— В общем да, но…

— Что «но»?

— В школу почти не хожу.

— Вот как! Прогуливаешь?

— Ну, вроде того.

Фудзио моментально почувствовал к ней симпатию.

— И когда начала пропускать школу?

— Начала помаленьку в средней школе. А когда перешла в гимназию, то стало уже совсем невмоготу.

— Дело в том, что я тоже прогуливал уроки, — солгал Фудзио с серьезным выражением лица.

— Правда?

— Поэтому таких, как ты, сразу чую.

Она промолчала.

— Если хочешь, может, где-нибудь выпьем чаю? Я угощаю, — предложил Фудзио.

— Серьезно?

— Конечно. Как я могу не угостить человека, так напоминающего меня самого в прошлом.

— Ну если так…

Фудзио начисто забыл о покупке белья и прочем.

— Может, немного прокатимся на моей машине?

— Я хочу море увидеть.

— Отлично. Тогда пройдем немного до стоянки?

— Хорошо.

Что-то чересчур открытой была эта девица.

— Кстати, а как твое имя? — спросил он.

— Дзюн Юдзуки. Иероглифы фамилии «Юдзуки» означают лук для стрельбы стрелами и месяц на небе. «Дзюн» пишется азбукой катакана.[36] Я родилась в июне, у меня имя как у одной из девушек в театре «Такарадзука». Но у нее это сценический псевдоним, а у меня — настоящее имя.

— Июнь — это месяц гортензий.

— Хорошо разбираетесь в цветах, да?

— Немного.

В сельскохозяйственном магазине ростки гортензий обильно поливали водой. Гортензия и гидрангея — растения, которые поглощают так много воды, что, сколько ни поливай, их корни ни за что не сгниют.

— У моего отца к таким вещам нет совершенно никакого интереса. Ему что хризантема, что роза — не отличит одно от другого. А как вас зовут, дяденька?

— Я не дяденька. Зови меня Миура-сан. Мне тридцать два года. Удивительно, но сегодня Фудзио правильно назвал свой возраст.

— Мне семнадцать. Но среди отцов моих друзей есть один мужчина тридцати пяти лет.

— Хм, в каком же возрасте он стал отцом?

— Ну, наверное, в семнадцать.

— Тогда его жена наверняка старше.

— Ага. На четыре года.

— Если женщина привлекла семнадцатилетнего парня, значит, она выглядит великолепно.

— Мать этого друга считает, что раз она старше по возрасту, то теперь муж ее непременно бросит. А отец того друга говорит, что жена у него — самая прекрасная женщина в мире.

— У меня тоже есть человек старше меня, любимый человек.

— Это же замечательно! И вы поженитесь?

— Если получится. Я не очень-то горазд зарабатывать, чтобы кормить семью.

— Дядюшка Миура, а вы чем занимаетесь? В смысле — где работаете?

— Чем занимаюсь? — Фудзио сделал вид, что вопрос привел его в легкое замешательство. — Я… как бы это получше сказать… Моя работа имеет отношение ко всему земному шару.

— Она связана с финансами?

— Финансы и все такое, что за мелочность? Я — поэт. Тем и интересен.

— Ух ты, здорово как!

— Правда, к настоящему времени выпустил лишь один сборник стихов. И тот под псевдонимом.

— А какой у вас псевдоним?

— Потом скажу.

— Я тоже пишу стихи. Правда, никому еще не показывала.

— У меня в семье все были против того, чтобы я стал поэтом. — врал Фудзио. — Только мать поддерживала. Даже когда я отказывался ходить в школу, мать продолжала верить в мой талант.

— Завидую. А мои домашние безнадежны. Талдычат, что если не буду ходить в школу, то ничего из меня не получится.

— Почему же ты не хочешь ходить в школу?

— Почему?…

— Можешь не стесняться. Я ведь имею собственный опыт нелегких отношений со школой.

— Да я не стесняюсь. У меня английский не идет. Может, это мой дурной характер — из-за него все… Я думала, что если меня оставят в покое, то потом я потихоньку все наверстаю. Главное, чтобы меня не торопили. Но куда там — начались ругань, придирки, в школе из меня дуру делали, вот я окончательно и расхотела туда ходить.

— Так-так. Такие учителя, они вроде садистов.

— Пусть думают, что я дура. Но в отличие от меня они даже книг в руки не берут… Я, как перестала ходить в школу, сразу же стала много читать. Мама, когда слышит музыку из моей комнаты, наверное, думает, что я весь день только плеер и гоняю. А я и книги читаю. Но она этого совершенно не понимает. Считает, что под музыку невозможно читать…

— Ерунда! У меня стихи лучше всего складываются в электричке…

— Я понимаю вас. Потом, и с друзьями поговорить даже не о чем… Они только сплетничают, моды обсуждают, об учителях злословят. Причем на каком-то обезьяньем наречии. Учитель попросит что-нибудь объяснить — но большинство ничего и сказать не может. А я могу, но тогда меня назовут выскочкой, и я молчу. Вот почему, может быть, думают, что и я не могу.

— Так взрослых, у которых глаз нет, слишком много.