Соседки - Сергей Никшич

И в один прохладный осенний вечер, когда небо над Горенкой заволокли серые зловещие тучи и с небес полил колодный, отвратительный дождь и Гапка утащилась в гости к Наталке, еще не бывшей замужем за Грицьком, внутренний голос подсказал Васеньке, что быть беде. И в тот раз голос его не подвел. Потому что теща, после того как выпила ведро чая и обильно пропотела, превратилась в черную кошку со стальными когтями и вальяжно сообщила оцепеневшему от ужаса Васеньке, что пусть он посмотрит вокруг себя в последний раз, ибо больше он ничего никогда не увидит, потому как она выцарапает ему глаза за то, что он испортил жизнь ее доченьке. И пусть он тогда не клевещет на нее Гапочке, ибо кто виноват в том, что он напивается, даже не выходя из дому? И если он сам себя покалечил, то кто в этом повинен? Но ведьма не знала, что худое тело Васеньки скручено в пружину, и не успела она еще закончить свои хвастливые речи, как он скинул с себя провонявшееся байковое одеяло, схватил ее за хвост и забормотал святые молитвы, которые укрепляли его сердце, пока он под холодным проливным дождем бежал к колодцу, чтобы утопить раз и навсегда зловредную ведьму. А колодец был у них на краю усадьбы, старый и давно заброшенный, и Васенька не знал, что воды в нем немного, всего лишь по пояс, что явно недостаточно для того, чтобы свести счеты с ведьмой. Правда, по дороге на глаза ему попался мешок и он засунул в него отчаянно мяукавшую кошку, пытавшуюся привлечь внимание соседей к своей беде, и давай этим мешком колотить по тыну, чтобы заставить ее замолчать. И тогда из мешка донеслись жалобы, и причитания, и обещания исправиться и заботиться о Васеньке, как о своем собственном сыночке. Но бывший студент знал, что это его последний шанс и, завязав потуже мешок, швырнул его в колодец. И отправился домой обсыхать. И обнаружил на плите жаркое с черносливом, а в серванте недурной напиток, который от него тщательно скрывали. И сидел он, и ужинал, и размышлял о смысле жизни до тех пор, пока в дом не возвратилась его благоверная. А та сразу же обнюхала все закоулки, и то, что ее муженек выздоровел, не вызвало у нее ни малейшей радости, по крайней мере, на ее хорошеньком личике были написаны только подозрение и злость.

– А где моя маменька? – сразу же спросила Гапка и ни за что не хотела поверить в то, что Васенька и в глаза ее не видывал.

И' Гапка не поленилась сбегать на околицу села, чтобы проверить, не возвратилась ли ее матушка домой, но когда и там ее не обнаружила, то накинулась на Васеньку с расспросами, как прокурор, и стала трясти его, как грушу, но ничего от него не добилась. И взяла она тогда фонарь, и хотела уже было идти искать ее по усадьбе, как дверь отворилась и бледная ее матушка, голая, с мешком на голове, входит в двери и жалобно так говорит:

– Чуть не убил меня тот преступник, которого ты привела в наш тихий и радостный дом! Заманил меня на огород и хотел утопить. Еле я из колодца выбралась – добрые люди помогли.

И Гапка уже было накинулась на Васеньку, чтобы того проучить, но тут Васенька что-то заметил и говорит:

– А откуда же у твоей матушки, коли она не ведьма, кошачий хвост? Я ведь кошку топил, а не матушку твою.

Смотрит Гапка, а на спине у матушки и вправду хвост – не рассчитала подлая ведьма. И как она ни убеждала свою дочь, что это Василий ей его прицепил, не поверила Гапка. Правда, и мужа своего она видеть не захотела и выгнала их обоих под дождь. И ведьма утащилась к себе домой, а Васенька залез на чердак да и заснул там в соломе под шум дождя.

И во сне приснилась ему девушка, которую он любил в городе и о существовании которой забыл, когда ведьма насыпала ему в голову земли. И звала эта девушка его к себе, и плакала, но он не мог вспомнить ни ее, ни имени ее и решил, что его мучит кошмар. Так околдовала его Гапкина красота, ведь недаром она была дочерью ведьмы.

А Ведьмидиха с тех пор боялась заходить к нему в дом, и он был спасен от ее речей и ее колдовства и сам стал понемногу воспитывать Тапочку в нужном, как ему казалось, направлении, и огород, на котором некому стало работать, превратился в пустыню, в которой росли одни сорняки, но зато осенью Васеньку назначили начальником, и он стал Головой и Василием Петровичем, и Гапка перестала бегать в клуб на танцы и старалась быть ему хорошей женой. Но читателю уже известно, что из этого получилось, – ее женское вещество лишь на время подчинилось мужскому началу, а потом начался перманентный бунт, а тут еще и Наталка стала вмешиваться и все, как, впрочем, и всегда пошло наперекосяк. И каждый из них зажил как бы сам по себе. И все было бы и ничего, если бы Голова мог вспомнить незнакомку, являвшуюся ему во сне. Но он не вспомнил – уж слишком Тапочка в те времена была собой хороша.

А у Хорька теща тоже была ведьмой, и хотя он это подозревал, но доказать поначалу никак не мог, ибо и Параська, и теща ни за что не хотели в этом признаться. И Хорек даже сделал вид, что им поверил, но на самом деле держал ухо востро, ибо, как ему объяснила его маменька, в здешних местах, если дочка красавица, так мать у нее наверняка ведьма. А ведь Параська в те годы была девушка видная, статная, хотя и несколько худощавая, но это ее не портило, а даже как бы придавало ей особую прелесть на фоне пышных, как булки, жительниц славной нашей Горенки.

Так вот, Хорек, а фантазии ему на всякие проделки всегда было не занимать, решил вывести тещу на чистую воду. И однажды в полнолуние, а дело было в лютый зимний мороз, когда в селе развлечься, кроме как семейным скандалом, в общем-то и нечем, он подкрался к спящей, как бревно, теще и решил ее осмотреть на предмет рогов, копыт или хвоста. В комнате было жарко натоплено, и теща дрыхла с чувством исполненного долга, ибо всю вторую половину дня посвятила тому, что с помощью выражений очень даже образных, как дважды два, объяснила Хорьку, что тот не только алкоголик и тунеядец, но при этом еще и подлец, который умудрился так запудрить мозги ее дочурке, что та просто с ума сошла и позволила затащить себя под венец эдакой образине, от которой толку, как от козла молока. Хорек, надо отдать ему должное, с тещей не дискуссировал и все ее попреки, как бы пролетали мимо его ушей. Но в душе у него накапливался праведный гнев, и обида, горькая мужская обида, душила его изнутри и обжигала, как будто кто-то засунул раскаленный утюг прямо ему в грудь. Итак, он понемножку стянул с нее одеяло, но обнаружил не хвост, а хорошенькие пухленькие ножки и кое-что еще и настолько увлекся этим зрелищем, что не заметил даже, как глаза тещи открылись и она злобно уставилась на него, но потом, сообразив, что лежит перед ним нагишом, а он жадно, как лягушка на комара, пялится на нее, сменила гнев на милость и притянула его забубённую голову к своей высокой груди, и Хорек оказался как бы между двумя белоснежными Монбланами и совсем забыл, в какое измерение и для чего он попал. И оказалось, что теща еще очень даже и запросто может дать фору собственной дочери, отличавшейся по молодости лет, по мнению Хорька, некоторой леностью в известных вопросах. А Параська в ту ночь спала как убитая и ничего не услышала, но была премного удивлена, когда на следующее утро вместо обычной брани теща угостила зятя вкуснейшим завтраком. Она, правда, сначала заподозрила, что в омлет матушка подмешала стрихнин и поэтому ничего не сказала, но когда ее муженек встал из-за стола цел и невредим, она принялась с пристрастием допрашивать ту на предмет ее внезапной любви к человеку, который появился на ее горизонте для того, чтобы испортить ей, Параське, жизнь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});