Здравствуй, нежность - Дэни Вестхофф

Однако поступки моей матери не всегда были мотивированы гневом или негодованием. Иногда Саган критиковали за ее отстраненность от политики и почти всегда забывали о ее интересах и пристрастиях. А она ярко и открыто восхищалась писателями, режиссерами, кинематографистами, художниками, таланту которых она поклонялась со всей своей эмоциональностью. Она чувствовала неудержимую потребность выражать им свое глубокое восхищение. Они были для нее таким источником счастья, что ей обязательно хотелось рассказать о них всем, чтобы как можно больше людей могли разделить с ней ее состояние. Что может лучше свидетельствовать о благодарности и щедрости? Один из лучших примеров — это «Письмо любви к Жану-Полю Сартру», которое она написала в 1980 году для своей подруги Николь Висниак, создавшей самый красивый и самый элегантный журнал «Эгоист». «Вы написали книги, самые умные и самые честные в вашем поколении, вы даже написали книгу, самую яркую во всей французской литературе: повесть „Слова“».

Она бесконечно уважала Сартра, потому что он был писателем невероятного таланта, но еще и потому, что он, по ее мнению, обладал всеми качествами человеческого гения. Сартр никогда не заботился о том, что о нем думали, он никогда не боялся насмешек. Сартр всегда сдерживал свои обещания, он всегда бросался на помощь слабым и униженным. Сартр верил в людей, и если он иногда и ошибался, то всегда признавал это. Сартр всегда отказывался от почестей и славы. Сартр всегда и все отдавал. «Вы любили, писали, делились, давали все, что только могли дать и что было важно, но в то же время отказывались от всего, что вам предлагали и что считается существенным в этой жизни». Для нее Сартр служил величайшим примером гуманизма, интеллекта, великодушия, честности, мужества, то есть всех тех качеств, которые он поднял до уровня идеалов. Идеалов, которые Саган разделяла, и это была она, моя мать, о которой иногда говорили, что она лишена всякой морали, что она не успокоится, пока не добьется своего. С восхищением Сартром не мог не быть связан тот факт, что моя мать отказалась от места во Французской академии в середине 1990-х годов. Подобно Сартру, отказавшемуся от Нобелевской премии по литературе в 1964 году, она считала, что слава, награды, почести, медали несовместимы с ее работой, с ее верой, с ее желаниями и страстями. Она считала, что они полностью противоречат духу и самой жизни писателя. «Ни один художник, — писал Сартр, — ни один писатель, ни один человек не заслуживает того, чтобы быть возвеличенным при жизни, потому что он имеет право и свободу все поменять. Нобелевская премия возвела бы меня на пьедестал, тогда как я еще не закончил делать какие-то вещи, а я хочу быть свободным в своих действиях и поступках».

Кроме восхищения гением Сартра, моя мать восторгалась также небольшим кругом людей, в число которых входили Пруст, Стендаль и Достоевский, а о себе самой она говорила, что обладает «лишь талантом». Она всегда считала, что ее работы стоят на более низком уровне, чем труды этих «великих авторов». И это с ее стороны не было формой ложной скромности или замаскированной сдержанности, это было объективной оценкой своей значимости как писателя и качества своих книг. Моя мать всегда говорила, что осознает тот факт, что ее романы по таланту далеки от произведений Пруста или Достоевского, что «Здравствуй, грусть» никоим образом не может сравниться с «Пармской обителью». Эти авторы, которых она почитала, были для нее самым прекрасным и самым поразительным из всех представителей мировой литературы. Они воплощали в себе гений, интеллект, яркость и красоту, вместе взятые. Моя мать и не думала их догнать, она лишь задумывалась: удастся ли ей однажды хотя бы приблизиться к ним, написав тот самый «подлинный роман», о котором она иногда говорила со мной и который она планировала написать, но который, как мне кажется, так и не появился на свет. Со своей стороны, я с восхищением относился к смирению своей матери, к искренности ее признания в любви к тем, кого она возносила выше всех и вся.

В дополнение к литературным качествам, которые моя мать признавала непревзойденными и замечательными у Пруста, Стендаля, Достоевского, Фицджеральда, Стайрона, Рембо и некоторых других, она восхищалась еще и человеческими качествами некоторых известных людей, с которыми она была знакома. Это были кинематографисты, танцоры, политические деятели, модельеры, а иногда — просто близкие друзья. Все они принадлежали к разным профессиям, они были различны по темпераменту и своему местонахождению. По большей части они не были знакомы друг с другом, порой даже ни разу не пересекались в жизни, но все они одинаково воспринимали мир. Все они верили в идеалы, которые, как им говорили, были недосягаемыми. Все, как и моя мать, но каждый по-своему, ставили интересы других выше своих собственных и отвергали любые проявления конформизма. Все они отличались одинаковой щедростью и одинаковой манерой любить, полноценной и бескорыстной. Вот их имена: Рудольф Нуриев, Джозеф Лоузи, Федерико Феллини, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Беттина Грациани, Михаил Горбачев, Ив Сен-Лоран, Орсон Уэллс.

Чтобы быть любимым Саган, нужно было знать, что такое любовь. Беттина Грациани,[47] когда умирала любовь, могла забыть обо всем, не говорить ни слова или продолжать любить, став верным другом, а это бывает крайне редко. «Это печально, — говорила моя мать, — но она совершенно выходит за пределы нормы». Беттина — это скала. Твердая и неподкупная, она была единственной подругой моей матери, которой мой отец пел только дифирамбы. Джозеф Лоузи[48] бежал из Америки, посвятившей себя Золотому тельцу, работал где угодно и кем угодно, а потом погрузился в то, что составляло его страсть, в кино, и, несмотря на «тысячу штормов и четырех жен, был готов отдать другим последнюю рубашку». Как он говорил, «ничего другого не остается, как быть талантливым и иногда доказывать это, а также иногда ошибаться и признаваться себе в этом». Фрэнсис Скотт Фицджеральд был красив, он всем нравился, а моя мать была очень чувствительна к физической красоте некоторых мужчин, в частности американских актеров, о чем я уже упоминал. Что касается Фицджеральда, то он любил людей, и они платили ему тем же. Как Теннесси Уильямс, как Джакометти, Сартр и некоторые другие очень редкие люди, он был не в состоянии причинить кому-либо вред. «Он был хорошим и мужественным. И что важно, он был хорошим и мужественным в большей степени с мальчиками в ночное время, чем с прочими представителями человеческой расы днем».

Я закончу эту галерею личностей, которых моя мать считала великими, Михаилом Горбачевым, с которым ей довелось познакомиться во время поездки, где она сопровождала Франсуа Миттерана. Она была ошеломлена величием и смелостью этого человека, который практически в одиночку боролся против целой системы и перевернул судьбу самой огромной и самой закрытой страны, застывшей в полной стагнации уже более сорока лет. Горбачев, вооруженный только своими амбициями и принципами гуманизма, которые он исповедывал, противостоял режиму кремлевских аппаратчиков. Он отказался от гарантированной ему спокойной жизни на пенсии в тихом пригороде. Он не захотел безопасности. Он рисковал своей собственной свободой, и все это — от имени других и ради других. Он показал себя, как и Беттина, абсолютно неподкупным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});