Любимые враги - Виктор Гламазин

Освободившееся от тестов и анализов время я проводил на предусмотрительно поставленных в его боксе по совету штатных психологов игровых тренажерах. Однако через пару дней мне надоели все эти игры, ибо в них мне не удалось пройти даже первый уровень сложности.

Чтобы не быть раздавленным скукой, я решил провести уборку в своем боксе. Протер тряпкой с дезинфицирующим раствором потолок и стены, уронив при этом на пол массивный реанимоаппарат и залив водой прибор, отслеживающий динамику электромагнитных процессов в кожном эпителии.

Замкнутые таким образом друг на друга металлические пластины датчиков сего прибора отчаянно заискрили. Запахло паленой резиной.

«Это не к добру», — подумал я и вжал голову в плечи в ожидании взрыва либо пожара.

Однако ни того, ни другого не произошло. И я облегченно вздохнул.

Столь мелкие неприятности не убавили у меня трудового энтузиазма. И я набросился на предбанник своего бокса, немилосердно драя его пол, словно решив протереть в этом месте дыру. Тут я заметил через прозрачный пластик входной двери остановившуюся перед нею в нерешительности молоденькую и симпатичную медсестру.

Привыкшая к тому, что большинство служебных дверей, как в госпитале, так и по всему кораблю, открываются сами, девушка рассчитывала одной рукой катнуть вперед тележку со сменным бельем и обедом, а во второй руке внести под мышкой пластиковую коробку с эмульсиями для находящегося в моем боксе минибассейна.

Однако дверь в мое обиталище открывалась только вручную.

Судя по озадаченному лицу медсестры, та впервые оказалась в таком положении и сожалеет об отсутствии у нее третьей руки.

Два скучающих болвана-охранника, стоящие рядом, лишь глупо улыбались и хихикали вместо того, чтобы помочь девушке.

И я, повинуясь сильнейшему приступу джентльменства, распахнул злополучную дверь перед медсестрой и, несмотря на категорический запрет покидать бокс выскочил из него.

— Давай помогу, — предложил я девушке и взялся за ручку ее тележки.

— Эй, прапор! Назад! Буду стрелять! — грозно прорычал один из сержантов, явно обрадованный таким нарушением порядка и возможностью проявить себя во внештатной ситуации.

— Чо, блин?! — я, недоумевая, оглянулся и увидел направленный в мою широкую и беззащитную грудь ребристый ствол пистолета-парализатора.

— Назад! — поддержал коллегу второй охранник.

«Стрелять?! В меня!? — возмутится я. — Вот гады! За кого меня тут вообще держат!? За диверсанта, что ли?»

Но скандалить я не стал. Лишь обвел охранников холодным, презрительным взглядом и с гордо вздернутым подбородком вернулся в свои покои, по пути подхватив медсестру за талию и оказав ей помощь при закатывании тележки в бокс.

2

Мы зашли туда, весело улыбаясь друг другу.

— Спасибо… Меня зовут Серафима Штыкова, — представилась девушка.

— Штыкова… Фамилия — то, что надо, — одобрительно кивнул я, недолюбливающий собственную фамилию за насмешки над ней всех кому не лень и неоднократно подумывающий об ее изменении.

— Это фамилия моего бывшего мужа… Первого.

— Ты похожа на мою знакомую. Златкой ее звали…

— А ты похож на пришельца.

— В смысле?

Медсестра на секунду задумалась, размышляя, не является ли то, о чем она собирается сообщить мне, военной тайной. И решила, что не является.

— В твоей медицинской карте написано, что в детстве ты перенес грипп «дзетта», — сообщила Серафима.

— И не просто перенес, а чуть было не сдох от него, — подтвердил я с таким видом, словно только что счастливо исцелился от гриппа, вогнавшего в свое время в могилу миллиарды человек.

— У переболевших этим вирусом навсегда сохраняются, воспроизводясь вместе с клетками крови, особые иммунные белки.

— Типа, антитела?

— Ага. Они — словно маркер, метящий выздоровевшего. Убрать их нельзя никаким методом.

— Даже трансплантацией печени?

— Даже трансплантацией мозга.

— Ха-ха-ха! И чего?

— А у тебя этой метки нет. Будто ты и не болел «дзеттой».

— Всякое бывает… — пожал я плечами и скривил губы, демонстрируя свою полную непричастность к исчезновению каких-то там антител, пусть для кого-то и очень даже важных.

— На Анаконде ты подцепил паучий лишай. И тебе пришлось имплантировать на спину искусственную кожу. Она выдерживает концентрированную соляную кислоту. А у тебя исчезла бесследно. Зато наросла своя.

— И хорошо. Я-то думаю, чего спина чесаться перестала…

— На пораженный паучьим лишаем участках эпителия рост нормальных клеток исключен. Это доказано двадцатилетней практикой работы с такой болезнью.

— Мутация, однако.

— Либо клонирование с пересадкой ментальной матрицы.

— У-у, блин!

— Поэтому к тебе такое отношение. Мало чего в тебя Чужие засадили.

— Но убивать-то меня зачем?

— Ты о чем!?

— Ну, типа, хотели меня только что замочить. Ты ж видела. Типа, при попытке к бегству, — соврал я, надеясь, что Серафима не отличает парализатор комендачей от настоящего боевого оружия.

— Куда ты с корабля убежишь? — рассмеялась девушка.

— Ты не смейся. Лучше подскажи, как мне выпутаться из такого стремного положения. Так меня лет сто взаперти продержат, пока от старости не помру. Про золотые горы в Зыкинске не верю. Подозреваю, что меня законопатят там в лабораторию и станут годами исследовать, словно подопытную крысу.

Серафима сначала крепко задумалась. А потом ответила — неожиданно умно и дальновидно:

— Надо подключить юристов. Их у нас четырнадцать человек. Четверо — военпрокуратура. В трибунале — шесть. И четыре юрисконсульта…

— Погодь-погодь. А это… А адвокаты?

— У нас в штатном расписании адвокатов не предусмотрено. А вот на летучей базе «Китеж» они есть. Я там с последним мужем разводилась.

«Она уже второй раз упоминает бывших мужей. Это, типа, что-то значит или как?» — подумал я, критически взглянув на свою небритую физиономию в зеркало.

Вдруг я почувствовал, как медсестра взяла меня за локоть.

«Энергичная особа», — констатировал я и вопросительно посмотрел на девушку.

— Что-то не так? — спросила она. — Ты, прапорщик, выглядишь так, будто тебя приговорили к виселице.

— Еще не вечер.

— О-о-о!

— Чему радоваться-то? Я потерял все — друзей, работу, репутацию. Я нынче — объект для изучения. Подопытная крыса.

Серафима рассмеялась и попросила меня поверить в то, что не все еще для потеряно прапорщика Поленова и вся жизнь у него еще впереди. На прощание девушка загадочно улыбнулась мне. Такая улыбкой явно сулила начало большой дружбы.

К своему удивлению, я, вдруг, осознал, что уже почти забыл Златку и всех друзей, погибших на Станции, и не испытываю к ним никакой жалости.

«Чего-то со мной происходит, — растерянно подумал я. — Я стал бессердечен, будто михрютинский начальник гауптвахты».

(Надо сказать, что упомянутый мной всуе начальник гарнизонной гауптвахты марсианского города Михрютинска майор Жбанов и в самом деле черствый, как сухарь, человеком. Трех суток ареста, проведенных на вышеупомянутой гауптвахте, хватило мне, чтобы надолго потерять веру в существование человечности на свете.)

Я вспомнил про свои видения, преследующие меня после Анаконды и подумал: «А может, стоило рассказать докторам про всю ту чертовщин, что мне мерещилась на «Апельсиновке»? Могут ведь и на детекторе отследить, что я чего-то скрываю… Нет, тогда меня пожизненно в психушку законопатят… Вот если меня прямо спросят, мол, видишь ли ты, мил-человек, какую-нибудь кошмарную хренотень на трезвую голову картины… Но пока-то меня никто ни о чем таком не спрашивает. Чего мне тогда нарываться самому на неприятности? Даже если и не запрут в больницу, все равно спишут же со службы. Мигом спишут. И куда я тогда денусь? Кому я буду нужен? На освоенных планетах всю работу моего уровня уже давно роботы делают. А на неосвоенные гражданским хода нет… Я влип, господа. Капитально влип. Отныне молчание и расчетливость — мои единственные друзья. Ну, может, еще и Серафима».

3

Через день, последовав совету Серафимы Штыковой, я подал заявку на вызов юрисконсульта.

Тот сразу же явится на зов.

Оказалось, что юрисконсульт не состоит на военной службе. Данное обстоятельство весьма обрадовало меня. Гражданский на военном корабле — белая ворона. И я вполне справедливо подсчитал, что это автоматически делает такого человека моим союзником.

Поэтому я откровенно рассказал юрисконсульту про свои мучения — мучения запертого в больничный бокс и пребывающего в неизвестности по поводу своей дальнейшей судьбы человека, отличающегося врожденной общительностью и тягой к трудовой деятельности. А потом я попросил собеседника отправить жалобу на них в вышестоящую инстанцию.