Прощайте, мама и папа. Воспоминания - Кристофер Бакли

Потом был второй звонок из Белого дома: «Мы пытаемся сделать „рекламу“ для вас, но мы постоянно работаем в этом направлении. Вице-президент посетил похороны Майка Дивера и Джейн Киркпатрик, и это почти не создало никаких неудобств».

Я подумал: «Жаль, нельзя обсудить это с папой!» Дилеммы такого рода доставляли папе неизъяснимое удовольствие. Он был бы не против, если бы ему отдал дань уважения действующий вице-президент Соединенных Штатов Америки. Однако меня беспокоили меры безопасности, неприятности от которых совсем не «минимальные». К тому же двум тысячам доброжелателей придется опустошить сумки, расставить ноги и поднять руки, чтобы секретная служба поработала со своими детекторами. Не самая приятная перспектива у церковных врат.

И кое-что еще. Если мистер Чейни приедет, ему придется дать слово. А его преосвященство жестко, хоть и мягко, дал понять, что нам следует ограничиться двумя речами.

Такова была традиция, не нарушавшаяся много лет, и мать-церковь придерживалась разумного принципа, что похоронная или поминальная служба. — это таинство, святыня, а не собрание братства. (Побережем смешки для загробной жизни, правильно?) Архиепископ Ньюарка (Нью-Джерси) выпустил указ, отменяющий всякие некрологи в его епископате. (Немного жестковато, но что есть, то есть.) В любом случае у меня оставался выбор Хобсона:[62] надо было сказать Генри Киссинджеру, чтобы он посторонился, хотя сочинял свою речь он по моей просьбе. Все-таки я предпочел как можно мягче отказать Белому дому.

В это время имела место оживленная президентская кампания (наверное, вы слышали о ней). Папа был заметной фигурой. Не думаю, что мы получили бы какое-нибудь приветствие от возможного республиканского кандидата, например сенатора Джона Маккейна. Конечно же нет, ни строчки, хотя он и я были давними знакомыми. Однако президентская кампания — это президентская кампания.[63] Довольно странными, однако приятными были полученные мной звонки и послания. Первое было от сенатора Джона Керри. У него не было никаких причин выражать мне свое соболезнование; он просто сделал красивый жест — чистый и простой. А потом, когда я сидел в отцовском кабинете, жалея себя, потому что мне предстояла непосильная (правда) задача разобраться в нем, зазвонил телефон. Тихий шелестящий голос проговорил: «Я хотел бы поговорить с Кристофером Бакли». Да, это я. «Ах, Кристофер, это Джордж Макговерн».

Папа и Джордж Макговерн были политическими антиподами, однако стали довольно близкими друзьями примерно лет за десять до этого после серии публичных дебатов. Помнится, однажды папа за ланчем, усмехаясь, объявил: «Я еще не говорил, что у меня новый лучший друг? (Он помедлил, блестя глазами.) Джордж Макговерн! Человека прекраснее его мне до сих пор не приходилось встречать».

Помню, как у меня отвалилась челюсть. Когда Джордж Макговерн стал баллотироваться в президенты в 1972 году, папа написал и произнес довольно симпатичные и жесткие вещи о нем. Когда я стал постарше, то понял, что все это было не так уж неправдоподобно. Некоторые из самых близких друзей УФБ имели членские билеты самого левого крыла сообщества: Джон Кеннет Гэлбрайт, Мари Кемптон, Дэниел Патрик Мойниган, Айра Глассер, глава ACLU (Американского союза гражданских свобод, не больше и не меньше), Аллард К. Лоуэнштейн и так далее. Однако в дружбе с Макговерном были своеобразные пикантные детали.

Как я уже писал, в 1951 году папиным боссом в ЦРУ был Э. Хауард Хант. Наверняка вам известно, что Хауард был арестован в июне 1972 года, когда взламывал дверь штаба демократов в Уотергейте, намереваясь, среди прочего, положить конец президентской кампании Джорджа Макговерна. (Пиррова победа ночной кражи, если учесть, что произошло в ноябре, когда только один штат пошел за Макговерном.) Папа перестал работать на ЦРУ в 1952 году, однако продолжал дружить с Хантом и был крестным отцом — и опекуном — некоторых из его четырех детей.

Когда всплыло Уотергейтское дело, я был дома (иногда я приезжал на уик-энды домой), в подвальной сауне вместе с отцом, куда мы ушли после обеда, и слышал, как он поверял кому-то свои последние тайные переговоры с Хауардом. Это была настоящая драма. Звонки случались и прежде, как правило из будок с автоматами. Дороти, жена Хауарда, совсем недавно погибла в авиакатастрофе, когда на частном самолете везла неучтенные деньги.

— Похоже, где-то есть тайная банковская ячейка.

Мне исполнился двадцать один год, и я был аспирантом, одновременно работавшим на «Йель дейли ньюс». Уотергейт — самое важное, что было в мире новостей. Нет, самое важное после разграбления Рима. Ох, я едва не захлебнулся собственной слюной. Хотя не мог повторить ни слова из услышанного.

— Тайная банковская ячейка?

— Очевидно, на мистера «X». Работает это так: я не знаю его, но он знает меня. Хауард дал ему инструкции. Если его убьют…

— Убьют? Господи…

— Если что-нибудь случится… что-нибудь… мистер «X» свяжется со мной. У него ключ от банковской ячейки. Мы должны открыть ее вместе.

— И?

Папа поднял на меня тяжелый взгляд.

— Решай, что делать с содержимым.

— Папа… Черт!

— Не ругайся, парень.

— О каком содержимом мы говорим?

Дальше я все помню очень хорошо. Сгорбившись, папа смотрел на пол сауны. У него обвисли плечи. Он вздохнул.

— Я не знаю точно, но теоретически возможна информация, которая приведет к импичменту президента Соединенных Штатов Америки.

Этот разговор имел место в декабре 1972 года. В постклинтоновские времена слово «импичмент» в основном потеряло свой шоковый смысл, но тогда, до открытия пленок из Овального кабинета и до ренегатства Джона Дина, слова импичмент президента Соединенных Штатов Америки предполагали очень сильное потрясение. Я молчал. Папа, хоть и был журналистом, не получил никакого удовольствия от владения подобной взрывной информацией. Его спокойствие было библейским: «Да минует Меня чаша сия». Позднее он публично отказался, воспользовавшись собственным журналом, комментировать Уотергейтское дело под предлогом конфликта интересов, основанного на его положении опекуна детей Ханта.

А теперь Джордж Макговерн, чья кампания была под прицелом Хауарда Ханта и Гордона Лидди, а также тех, кто занимался утечкой секретной информации, звонил мне из Южной Дакоты, чтобы выразить соболезнование человеку, которого никогда в глаза не видел, и сообщал, что собирается приехать на поминальную службу, добавив при этом, как мне показалось, с усмешкой: «Если, конечно, мне удастся одолеть пятнадцатифутовый сугроб около дома». Я положил трубку и заплакал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});