Искры гаснущих жил - Карина Демина

— Ты тоже?

Это не было новостью, и Олаф лишь плечами пожал, сказав:

— Все наши. Но вы — больше остальных… и вот теперь этот взрыв. Не надо быть особо одаренным, чтобы сделать очевидные выводы. Дело перейдет на новый уровень, а подозреваемые… не так много тех, кто способен создать полноценный заряд. Вы. Я… кто еще? Пожалуй, что Иголфр. При всей моей нелюбви к нему и его снобизме, отрицать наличие у него таланта просто-напросто глупо… Риг? И еще Ригер… какой тесный круг.

— Меня не исключаете?

— А зачем? — Олаф улыбался, пусть Брокк по-прежнему не видел выражения его лица, но улыбку эту чувствовал. — Вы ведь под первым номером идти должны, как автор, так сказать.

— И зачем мне?

Безумный разговор.

И далекие раскаты грома глушат слова и рокот моторов. На экипаж забирается человек в толстой кожанке, он стягивает каску и высовывает ее под дождь. Плечи человека вздрагивают, и он почти плачет.

— Вам… хороший вопрос, Мастер. Денежный мотив мы, пожалуй, отбросим. Он скорее подойдет для Ригера. Слышали, небось, он опять проигрался и задолжал, причем не тем людям, которые легко прощают долги. Честолюбие? В вас оно есть, но вы достигли многого для своего возраста и… — Олаф кивком указал на руку. — Любимец Короля…

Брокк едва удержался от того, чтобы спрятать руку за спину.

— Бросьте, Мастер, эта ваша болезненная предвзятость по отношению к самому себе уже даже не смешна. Но возвращаясь к вопросу мотивов…

Человек с руганью отбросил каску и, стянув куртку, швырнул ее на козлы. Он подставлял дождю ладони и, влажными, оттирал темное, закопченное лицо.

— Всем известно ваша нелюбовь к собственному же детищу. Вы сумели пленить огонь, но сами поняли, сколь опасен такой пленник. И не вы ли добиваетесь запрета на дальнейшие исследования в данной области? Не вы ли прилюдно и многократно повторяли, что если война окончена, то и надобности в подобном оружии нет? Не вы ли втайне желаете, чтобы и оно, и все, что касается его, было забыто? Похоронено раз и навсегда?

— И какое отношение это имеет к взрыву?

— Самое прямое.

Человек, спрыгнув на землю — из-под высоких ботинок брызнула грязь — решительно направился к развалинам. Пламя погасло, но от камней еще исходил жар. Порой то тут, то там раздавался треск, и столбы пара вырывались сквозь щебенку. Каменные осколки летели в толпу, но не отпугивали, и оцепление прогибалось, грозя вот-вот разорваться.

Люди стремились к завалам.

— Разве нынешнее происшествие не является вящим примером вашей правоты? Мощное оружие, попавшее в не те руки… десятки жертв, если не сотни… и сотни пострадавших, которые могут стать тысячами.

— И я приехал взглянуть на дело рук моих?

— Ну… скорее было бы странно, если бы вы вовсе не проявили интереса к взрыву. Однако, если, конечно, для вас имеет значение мнение мое, я не склонен полагать вас виновным.

— Спасибо.

— Ничего личного, — отмахнулся Олаф. — Я исхожу из особенностей вашего характера. Вы слишком чистоплюй, чтобы снизойти до подобных методов.

Пожарные меж тем, заглушив моторы и свернув рукава, взялись за багры. Люди подступали к каменным завалам с разумной опаской. И Брокк явно видел, как страх борется с желанием помочь тем, кто укрыт под камнями. А желанию этому противостоит разум — после подобного взрыва выживших не останется.

— А вы?

— А я… я, пожалуй, мог бы пожертвовать малым, чтобы принести пользу большому. Инголфр… он вовсе не считал бы случившееся чем-то ужасным. Вы не хуже моего знаете, сколь пренебрежительно он относится к людям.

Верно.

Олаф скинул плащ и, стянув ботинки, поставил их под днище экипажа.

— Что до остальных, то… вы, полагаю, придете к тем же выводам, что и я. Если случится чудо и Риг вдруг сочтет идею годной, жертвы его не остановят. Он просто не станет заострять на них внимания, — Олаф расстегнул пуговицы рубашки и потянулся. Он не спешил, явно полагая, что под завалами живых не осталось, однако все же собираясь вмешаться в чужую работу. — Отнесет к факторам неизбежных затрат. А вот Ригер… дерьмо он, уж поверьте.

Рубашку, мокрую и посеревшую от пепла, грязи, пропитавшуюся дымом и местными запахами, Олаф аккуратно повесил на крюк, торчащий из борта.

— Он трусоват, чтобы решиться на такое самому, но если вдруг окажется, что кому-то нужна подобного рода… помощь, — Олаф поморщился, — и этот кто-то готов платить, Ригер возьмется за работу. А потом не побрезгует прийти за премией. Поэтому если вдруг в ближайшие дни с ним произойдет несчастный случай, я поверю в его виновность.

Олаф стряхнул с пальцев воду и, когда Брокк сбросил плащ, сказал:

— Бросьте, Мастер, в этом мало толка. А вам, должно быть, крайне неприятно пребывать в ином облике.

Выгнулась спина, и по коже пробежала рябь. Живое железо выступало испариной, капля за каплей сплетались в сеть, и тело менялось, переплавляя самого себя. Сквозь кожу прорезались шипы, и сама она морщилась, разрывалась, выпуская плотную темную чешую.

Олав из рода Зеленой сурьмы не отличался размерами, однако броня его была достаточно плотной, чтобы выдержать жар. Он отряхнулся и решительно шагнул к куче, а гвардеец, до той минуты стоявший молча, тронул Брокка.

— Мастер, вас ждут.

Верно. Здесь Брокк ничем не поможет.

От развалин тянуло жаром. Часа не пройдет, как оцепление, выставленное местной полицией, сменится людьми в гвардейской форме, исчезнут пожарные экипажи, но появятся фургоны медиков, белые, с красной полосой вдоль борта. Развернуться полевые кухни и военные палатки, укрывшие следователей от дождя. Суета не утихнет, но войдет в некое русло, когда и кровь потускнеет под налетом обыденности.

В экипаже пахнуло жаром, и Брокк лишь сейчас понял, что замерз и сильно.

Свистнул кучер, и лошади с места взяли в галоп, спеша убраться подальше от тревожных запахов дыма, камня и запекшейся крови.

Четверо.

И кто из четверых виновен?

На старых складах Брокка ждали. Экипаж остановился у ворот, и давешний гвардеец открыл дверь. Снова хлопнул зонт, но на сей раз Брокк от подобной заботы отмахнулся. Не поможет. С реки тянуло ветром, и порывы его, продувавшие одежду насквозь, выворачивали тонкие спицы, норовили разодрать и черную ткань.

— Сюда, Мастер, — гвардеец все-таки выпустил зонт из рук, и ветер, получив желанную добычу, потянул его по каменистой земле. Даже многодневные дожди не растопили ее. Вода здесь собиралась в ямах, разливалась мутными лужами, в которых плавал мелкий сор. От лужи к луже тянулись нити ручьев, словно бы сама река, сговорившись с небесами, пошла в наступление, раскинула первую робкую сеть, захватывая этот грязный берег.