Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

План Конева был не менее поразительным и, благодаря пожиравшему маршала честолюбию, более сложным и запутанным. Как он позднее скажет: «Берлин был для нас столь желанной целью, что все — от солдата до генерала — хотели увидеть Берлин своими собственными глазами. Это было и мое страстное желание… я был переполнен им».

Факт оставался фактом: даже некоторые передовые части Конева находились более чем в 75 милях от города. Конев рассчитывал на скорость продвижения. Он искусно собрал свои танковые армии на правом флаге, чтобы после прорыва бросить их на северо-запад, ударить по Берлину и, вероятно, проскользнуть в город, опередив Жукова. Эту идею он вынашивал неделями. Теперь, в свете доклада Жукова, он не спешил раскрывать свои планы и начал с оперативных деталей. По его планам предполагалось форсировать Нейсе под защитой плотной дымовой завесы, поставленной низко летящими эскадрильями истребителей. Он планировал бросить в наступление пять полевых и две танковые армии — 511 700 человек. Удивительно, но и он предложил ту же плотность артиллерийского огня, что и Жуков, — 250 орудий на километр фронта — и намеревался извлечь из этого еще большую пользу. «В отличие от моего соседа, — вспоминал Конев, — я планировал подвергать вражеские позиции массированному артиллерийскому обстрелу в течение двух часов тридцати пяти минут».

Конев остро нуждался в подкреплениях. В то время как у Жукова на Одере стояло восемь армий, у Конева на Нейсе их было только пять. Чтобы воплотить в жизнь свой план, он нуждался еще в двух. После обсуждения Сталин согласился дать ему 28-ю и 31-ю армии, так как «линии фронта в Балтике и Восточной Пруссии сократились». Однако, пока эти армии достигнут 1-го Украинского фронта, отметил Сталин, пройдет много времени: транспорта не хватает. Конев решил рискнуть и сказал Сталину, что может начать штурм, когда подкрепления еще будут в пути, и бросит их в бой, как только они появятся. Выслушав оба предложения, Сталин оба их и одобрил, однако возложил на Жукова ответственность за взятие Берлина. После этого Жукову предстояло направиться к Эльбе. Конев должен был начать наступление в тот же день, что и Жуков, уничтожить врага на южных окраинах Берлина, а затем повернуть свои армии на запад, чтобы встретиться с американцами. Третья советская группа армий маршала Рокоссовского, 2-й Белорусский фронт, сосредоточившись вдоль нижнего Одера и до морского побережья к северу от Жукова, не будет задействована в штурме Берлина. Рокоссовский с его 314 000 человек начнет наступление через Северную Германию навстречу британцам позднее.

Численность всех трех русских армейских группировок будет насчитывать 15 938 000 человек.

Казалось, что в штурме Берлина Коневу отведена второстепенная роль, но затем, наклонившись над лежавшей на столе картой, Сталин провел разделительную линию между «жуковской» и «коневской» группами армий. Это была любопытная граница. Начиналась она с востока русского фронта и бежала ровнёхонько до городка XVI века Люббен на Шпре примерно в 65 милях юго-восточнее Берлина. Рука Сталина неожиданно остановилась. Если бы он продолжил линию прямо через Германию, отметив таким образом границу, которую Конев не должен пересекать, то уничтожил бы шанс армий 1-го Украинского фронта на участие в штурме Берлина. Конев возликовал: хотя Сталин ничего не сказал, он дал понять, что оставляет командующему фронтом возможность проявить инициативу. Без единого слова войскам Конева было дано добро на штурм Берлина… если у него хватит сил. Коневу казалось, что Сталин прочитал его мысли и практически объявил о начале состязания. На том совещание и закончилось.

Планы маршалов немедленно были включены в официальные директивы. На следующее утро командующие-соперники с приказами в руках отправились на затянутый туманом московский аэродром. Обоим не терпелось побыстрее добраться до своих штабов.

Согласно полученным приказам, они должны были начать наступление на целый месяц раньше той даты, которую Сталин назвал Эйзенхауэру. По причинам секретности письменные директивы не были датированы, но Сталин устно назвал дату Жукову и Коневу. Штурм Берлина начнется в понедельник 16 апреля.

* * *

В то время, когда Жуков и Конев лихорадочно готовились швырнуть тринадцать армий — более миллиона солдат — на Берлин, у Адольфа Гитлера случилась одна из его знаменитых вспышек интуиции. Сосредоточение русских армий в Кюстрине, прямо напротив столицы, — всего лишь отвлекающий удар, решил он. Основное советское наступление будет нацелено на Прагу на юге, а не на Берлин. Только один из гитлеровских генералов обладал столь же поразительной интуицией: генерал-полковник Фердинанд Шернер, командующий группой армий «Центр» на южном фланге Хейнрици, также видел насквозь русскую мистификацию. «Мой фюрер, — предупредил Шернер, — это уже было в истории. Вспомните слова Бисмарка: «Кто владеет Прагой, владеет Европой». Гитлер согласился. Жестокий Шернер, фаворит фюрера и самый средненький из немецких генералов, быстро сделал карьеру и получил звание фельдмаршала. В то же время Гитлер издал роковой приказ. В ночь на 5 апреля он приказал отвести на юг четыре из закаленных бронетанковых соединений Хейнрици — ту самую силу, с помощью которой Хейнрици надеялся замедлить русское наступление.

Глава 4

Автомобиль генерал-полковника Хейнрици медленно пробирался по засыпанным обломками улицам Берлина к имперской канцелярии, где должно было состояться торжественное совещание, о котором Гитлер объявил девять дней назад. Сидя на заднем сиденье рядом с начальником оперативного отдела своего штаба полковником Айсманом, Хейнрици пристально смотрел на выжженные, почерневшие улицы. За последние два года он лишь второй раз был в городе и не мог поверить собственным глазам. Ни за что на свете он не узнал бы в этих руинах Берлин.

В нормальных условиях поездка от его штаба до имперской канцелярии заняла бы около полутора часов, но они ехали уже почти три часа. Завалы на дорогах снова и снова заставляли отправляться в сложные объезды. Даже по главным магистралям часто нельзя было проехать. Повсюду безумно наклонившиеся здания грозили рухнуть в любой момент, создавая опасность на всех улицах. Вода лилась потоками или потихоньку журчала из огромных бомбовых воронок; из разорванных газовых магистралей рвались факелы, и по всему городу целые районы были огорожены и отмечены предупреждающими объявлениями: «Achtung! Minen!» — «Осторожно! Мины!» — так помечались места неразорвавшихся авиафугасов. Хейнрици с горечью сказал Айсману: «Так вот куда мы в конце концов пришли — к морю обломков».

Хотя здания по обе стороны Вильгельмштрассе были разрушены, на имперской канцелярии виднелись лишь осколочные шрамы. Даже безупречно одетые часовые-эсэсовцы казались такими же, как всегда. Они молодцевато встали по стойке «смирно», когда Хейнрици и Айсман входили в здание. Несмотря на задержки, генерал прибыл вовремя.

Совещание с Гитлером было назначено на три часа дня, и Хейнрици много думал о нем в прошедшие дни. Он намеревался сказать Гитлеру и его окружению четко и откровенно — насколько это возможно — правду о положении группы армий «Висла».

Хейнрици прекрасно сознавал опасность подобного выступления, но, похоже, вероятные последствия его не тревожили. Айсман, напротив, был сильно встревожен.

Как он сказал впоследствии, «мне казалось, что Хейнрици планирует массированную атаку на Гитлера и его советников, а лишь очень немногим удавалось после этого уцелеть».

В главном холле офицер СС в безупречно белом кителе и черных брюках, заправленных в до блеска начищенные кавалерийские сапоги, поздоровался с Хейнрици и сообщил, что совещание состоится в бункере фюрера. Хейнрици уже слышал об огромном лабиринте подземных сооружений под канцелярией, соседними зданиями и огороженными садами позади них, однако никогда там не бывал. Вслед за проводником он и Айсман спустились в подвал и вышли в сады. Хотя фасад имперской канцелярии не пострадал, территории позади здания был нанесен серьезный ущерб.

Когда-то здесь были прекрасные сады с комплексом фонтанов, сейчас исчезли и фонтаны, и чайный павильон Гитлера, и оранжереи. Открывшаяся перед Хейнрици картина напоминала поле битвы с «огромными воронками, грудами бетона, расколотыми статуями и вырванными с корнем деревьями». В покрытых сажей стенах рейхсканцелярии на месте окон «зияли огромные черные дыры».

При виде этих разрушений Айсману вспомнилась строчка из «Проклятия Зингера», баллады немецкого поэта-романтика XIX века Уланда: «Лишь одна высокая колонна расскажет об ушедшей славе; но и она может вдруг упасть». Хейнрици высказался более прозаично. «Подумать только, — тихо сказал он Айсману, — три года назад Гитлер властвовал над всей Европой от Волги до Атлантики, а сейчас сидит в норе под землей».