Отшельник - Иван Евсеенко

Не рискуя больше испытывать и понапрасну изводить самого себя, Андрей закрыл патефон и поставил его высоко ни шифоньер. Пусть дожидается лучших времен. Глядишь, и в отшельнической жизни Андрея случится какой-нибудь праздник, веселье, тогда патефон и пригодится ему как нельзя кстати.

Ружейный ящик не в пример патефону легко Андрею не поддался. На нем запретно и тяжело висел замочек, а где был ключ – неведомо. То ли отец запрятал его в каком-нибудь потаенном месте, подальше от любопытных случайных глаз, то ли забрал с собой навечно: всё память о земной счастливой жизни. Пришлось Андрею над замочком долго помучиться, приспосабливая всевозможные отмычки и кузнечные мелкие инструменты. Но замочек держался стойко, не выдавал секретов, верно храня преданность единственному своему хозяину – отцу. Пришлось Андрею отпилить ножовкой по металлу проушину и тем самым сберечь замочек, оставить его непобежденным. Конечно, портить ящик тоже было жалко, но уж лучше ящик: теперь его все равно запирать не от кого, на всю округу, кроме Андрея, ни одного живого человека (отец о том и помыслить не мог), а замочек, да еще такой редкостный, кованой дедовской работы, глядишь, и пригодится, надо только получше поискать ключик.

Ружье было тщательно, по-фронтовому, почищено, смазано ружейным маслом и завернуто в мешковину. Прежде отец этого никогда не делал. Ружье всегда содержалось у него под рукой, было в ходу: открыл замочек и – вот оно уже готово к стрельбе-охоте, к чему тут чехлы и мешковина да еще и туго, на зашморг, повязанная конопляной бечевкой. Скорее всего, отец так тщательно смазал и упаковал ружье в расчете именно на Андрея. Мол, отвоюется, вернется в Кувшинки – и самое время будет ему заняться мирной охотой, вдоволь побродить с игрушечным ружьецом на плече, выслеживая пугливого зверя и птицу по лесным урочищам и болотным топям.

Сам отец к охоте особой страсти не испытывал, за весь год, может быть, и выходил на нее всего раза два-три: по осени на перелетную птицу да зимою по первой пороше на пушного зверя – зайца и лису. Стрелком, правда, был отменным, удачливым, снайперски, с одного выстрела, снимал на лету утку-чирка или беспечно выскочившего из мелколесья в поле зайца.

Лет с десяти-двенадцати отец всегда брал с собой на охоту Андрея, приучал к ружью и стрельбе. Мать, случалось, пробовала останавливать его, удерживала Андрея дома, по-женски пророчески говорила: «Еще успеет настреляться». Но отец просьбам ее не внимал,. был, к радости Андрея, непреклонен: «Мужчина должен уметь все». Своего ружья в детстве у Андрея не было. Отец обещал купить к совершеннолетию и, наверное, купил бы, не поступи Андрей раньше этого совершеннолетия в военное училище. А там пришлось ему осваивать уже совсем иное оружие (автоматы, пулеметы, пушки), предназначенное для охоты за людьми и от этого особо точное, скорострельное, все-таки человек не зверь, может схитрить, спрятаться, да и сам вооружен против тебя не хуже.

Но и без ружья на детскую свою охоту Андрей никогда не ходил. Отец одалживался у деда Кузьмы, брал одноствольное его старинной тульской работы ружьецо. Вид оно имело действительно почти игрушечный, но было хорошо пристреляно и в охоте безотказно, сколько помнит Андрей, у ружьеца этого ни разу не случилось осечки. Конечно, Андрею хотелось пострелять из отцовой двустволки (и отец это часто позволял ему), но и дедовским ружьецом Андрей очень гордился, после охоты под присмотром отца с прилежанием чистил его и относил деду, иногда вместе с трофеем – собственноручно подстреленной уткой.

На охоту они всегда брали с собой домашнего их неизвестной какой-то полусторожевой, полуохотничьей породы пса Королька. К охоте он действительно приспособлен не был, хотя Андрей не раз и пытался его натаскать: не вовремя лаял или не к месту и не ко времени мчался за зайцем, только мешая стрельбе. Зато с Корольком в лесу и на болотах было всегда по-ребячьи весело.

Но однажды у Андрея с отцом случилась настоящая, необходимая охота. В округе объявился одинокий какой-то и от этого особо злой и кровожадный волк. Из колхозной отары он унес нескольких ягнят, в ночном до смерти поранил жеребенка, пробовал даже забираться в жилые подворья, умело выбирая те из них, где не было собак. Да и что могли сделать все эти дворняжки – Корольки, Валеты и Тузики – против такого матерого зверя? При его появлении они сами поспешно прятались в будки и сараи, а то и просились в дом. И не зря – двух или трех их собратьев, привязанных на цепи, волк разорвал.

Кувшинковские мужики-охотники несколько раз устраивали на волка облаву (ходил даже дед Кузьма со своим ружьецом-одностволкой), обкладывали его по всем правилам красными флажками, но все мимо – волк неизменно уходил по своим тайным тропам в дальние белорусские леса и после этого становился еще более злым и кровожадным.

Отец волчьей звериной наглости не стерпел и перед Новым годом, когда зима уже легла прочно и безоттепельно, решил с волком поквитаться за все его обиды и разбои. Правда, ни матери, ни поначалу даже Андрею он о своем замысле говорить не стал, собрался вроде бы как на обычную свою прогулочную охоту. Подозрительно было лишь то, что отец не взял с собой в лес Королька, хотя тот и рвался и ластился к нему. Поступил отец совершенно правильно. Какой из Королька волкодав: заполошно и визгливо, словно ночью в саду при виде ребятишек-озорников, залает и испортит все дело.

Захватив побольше патронов (после оказалось, что половина из них заряжена волчьими убойными жаканами), отец с Андреем встали на лыжи и ушли к Егорьевскому кордону, где, по подозрениям, и находилось логово волка.

И все-таки они его взяли. Не в логове, конечно, и даже не на подступах к нему. Такой опытный и хитрый зверь учуял, должно быть, охотников, человеческий их дух много раньше, чем они приблизились к его схрону, и стал уходить через речку в недосягаемые свои дальние леса. Но отец оказался хитрее. Обманывая волка, он вначале повел Андрея якобы совсем в иную сторону, а потом вдруг спустился на лыжах по затяжному склону прямо наперерез волку и двумя выстрелами уложил его наповал. Андрей тоже выстрелил, и хотя попал, но уже запоздало, волк и без его жакана был мертв.

Вдвоем с отцом они смастерили из поваленной буреломом молодой березы подобие саней и притащили на них волка домой. Мать прямо обмерла, только теперь догадавшись, куда и на какую охоту они так тщательно еще с вечера собирались и почему не взяли с собой Королька. Но дело было сделано. Мать еще немного поволновалась, оглядела со всех сторон Андрея, не поранен ли где, не поцарапан ли, напоила липовым противопростудным чаем и успокоилась. Королек обижался дольше: на ласки Андрея не отвечал, к поверженному волку даже не подошел, словно говоря тем самым, что если бы его взяли на охоту, то не понадобилось бы никаких жаканов – серого этого разбойного волка он достал бы в гону на топких незамерзающих болотах. Но когда отец начал снимать с волка шкуру, Королек примирился и уже был неотлучно рядом, снисходительно посматривал на неопасного теперь лесного хозяина и даже потрогал лапой ощерившуюся его морду.

Из волчьей шкуры отец пошил матери на зингеровской машинке телогрейку-безрукавку и, сколько помнит Андрей, мать всю зиму ходила в ней, управлялась по дому и по двору.

Опыт волчьей охоты совсем неожиданно пригодился Андрею на войне. Примерно таким же способом взял он в Файзабаде Абдулло. Обманом ушел от него в сторону, затаился, а потом, спустившись наперерез с крутого горного склона, прижал к скале и при желании мог взять живым. Но не пожелал. Живым после Сашиной смерти он ему нужен не был.

Кроме ружья, в ящике обнаружилось вдоволь патронов: и россыпью, и в аккуратных сложенных штабельком пачках. Этому охотничьему запасу Андрей обрадовался больше всего. Ружье без патронов хотя и заманчивая, но все-таки игрушка. А теперь он настоящий охотник и следопыт: никакой зверь ему в лесу не страшен, никакая промысловая птица, утка-чирок, вальдшнеп или болотный кулик, от него не уйдут. По осени можно будет настрелять и заготовить на зиму: посолить в погребе в огуречных бочках или накоптить в яме-коптильне, которую отец, помнится, всегда устраивал рядом с обжиговою гончарной печью.

Охотничья страсть так обуяла Андрея, что он не сдержался, насухо протер ружье ветошью и, примеряясь к будущим своим осенним походам, забросил его на плечо. Ремень лег точно посередине ключицы и словно влип в камуфляжную несносимую форму. Андрей от неожиданности даже вздрогнул: не автомат ли Калашникова, снаряженный двумя связанными воедино рожками, оказался у него за спиной и не взвод ли солдат, построенный сержантом вон там на улице за сосной и палисадником, дожидается своего командира, чтоб отправиться в горы и «зеленки» навстречу душманам и «чехам» и, может быть, навстречу чьей-то верной смерти?

Андрею послышались негромкие, настороженные переговоры солдат, окрик строгого сержанта (скорее всего, Глебова), и он заторопился, зная, как томительны для бойцов эти последние минуты перед походом, перед расставанием с частью, с базой, с налаженной размеренной жизнью, где все так мирно, надежно защищено и неопасно. Но куда-то запропастился видавший виды голубой его офицерский берет с эмблемой десантника у левого виска, а без головного убора Андрей перед строем никогда не позволял себе появляться. В поисках не ко времени исчезнувшего берета Андрей метнул взгляд со стороны в сторону и только тут опомнился и почувствовал, что на плече у него все же не тяжелый армейский автомат Калашникова, а мирное охотничье ружье, завещанное ему отцом.