Басаврюк ХХ - Дмитрий Белый

— А вы уверены, что грешите?

— С точки зрения теологии, за мной давно зарезервировано место в аду. Я не могу прощать врагов, не могу смиренно подставлять свою голову под п'ястуки других. И к тому же, моя вера в Бога подчиняется вере в другую духовную субстанцию.

Отец Василий удивленно воскликнул:

— В какую?

Бойчук немного замедлил ход и тихо, так что священник едва услышал, сказал:

— В Украину.

* * *

Вечером они добрались до хутора. Бойчук долго наблюдал за зданиями, которые белели под горой, потом вернулся к батюшке и задумчиво сказал:

— Нечто странно, — хутор словно вымер. Во дворе собаки лают, но ни одного человека не видно. Для засады слишком спокойно, месяц назад был здесь, как сотня проходила, все было хорошо, а сейчас непонятно. Лучше обойдем.

Он немного поразмыслив и решил.

— Пожалуй, попробую все же сходить туда. Потому что без пищи мы очень не наманеврируем.

Через час, когда окончательно стемнело, он взял автомат и исчез. Отец Василий попытался разглядеть его лицо в темноте, но не смог и стал смотреть в небо. Усталость и голод отступали, когда он сосредоточивался на словах молитвы. Он молился за Бойчука. Тишина вокруг, мирный пение сверчка успокаивали, и отец Василий не заметил, как задремал.

Проснулся от луча солнца. Удивленно поднял голову и сразу увидел Бойчука. Военный референт сидел спиной к нему, опустив голову и спрятав лицо в ладонях. Батюшке показалось, что широкие плечи Бойчука вздрагивают, словно сведены очень болезненной судорогой.

Почувствовав взгляд священника, Бойчук резко оглянулся. Лицо галичанина изменилось до неузнаваемости — оно было бледное, как у мертвеца, глаза глубоко запали, сжатый рот превратился в черную морщину. От его фигуры веяло таким глубоким чувством душевной боли и отчаяния, что отец Василий смутился. Бойчук встал и шатаясь пошел за деревья.

Через полчаса он появился снова и молча, не таясь, пошел к хутору. Батюшка побрел за ним. Бойчук, не оглядываясь, говорил перехваченным горлом:

— Старый Полищук еще за императора собственными ладонями наносил с равнины чернозема на свой клочок земли, сын его Николай, за деньги, которые отец собирал двадцать лет, окончил гимназию и учительскую семинарию во Львове, был сечевиком, председательствовал «Просвещением», внук старого — Иван, три года просидел в краковской тюрьмы за крест на сечевой могиле, ранен вернулся из УПА, был нашим лучшим связным. Женщина Ивана — Елена, их сын Тарас, родился год назад…

Они поднялись по зеленому склону к деревянных жердей, которые окружали хутор и Бойчук сказал.

— Дальше идите сами, пан отче.

* * *

Посредине двора лежал лицом к земле старик, — спина его была проколота вилами, в трещинах от бесконечной работы руки стесняли черные комья земли. Священник оглянулся вокруг — кровь длинными пятнами тянулась по подворью, в открытой риге белело залито кровью, растерзанное женское тело. У порога дома, с руками, закрученными колючей проволокой, лежал мужчина в белой вышитой рубашке, возле расколотой головы краснела окровавленный топор. Священник почувствовал, что сходит с ума, и беспомощно оглянулся на Бойчука, — тот стоял, опершись на шест, и его мертвые глаза вбирали в себя человеческое страдание, которое извечно застыло на этой земле. На старательно отбеленной стене дома было широко написано кровью «Смерть предателям! УПА» и нарисовано трезубец. Отец Василий набрал полную грудь воздуха и пошел дальше, он ступил на порог через распахнутую дверь и застыл…

Потом батюшка долго лежал на земле, пустой желудок выплескивал сгустки крови и слюны. Священник плакал и неистово выкрикивал богохульные проклятие. Бойчук наклонился над ним и, ласково коснувшись плеча, сказал:

— Прошу вас, пан отче, прочитайте над ними молитву, — они все верили в Бога.

Пятерых замученных похоронили за хутором. Отец Василий, сбиваясь, прочитал молитву. Было тихо, садящееся солнце бросало длинные тени. Тихо и тепло. Лишь иногда от горы чувствовалось приближение передосінньої прохлады.

Они долго молчали, потом отец Василий спросил:

— Кто их?

Бойчук посмотрел куда за горы.

— Нам надо идти, их убили вчера днем, так что скоро должны подъехать гэбисты… фиксировать новое преступление «буржуазных националистов». Затем село в полном составе упекут в Сибири.

— Кто это сделал? — налегая на каждом слове, снова спросил отец Василий.

— Вы слышали нечто о спецотряды МГБ? Это работа «Михася», — командира одного такого отряда, действуют под видом чота УПА. Некогда был нашим. Мы уже два года не можем его уничтожить.

— Кто он?

Бойчук долго молчал, потом проронил:

— Дьявол.

4

И они шли дальше, Бойчук вел священника вглубь леса. Вдруг галичанин остановился и подошел к небольшой елки, которая, казалось, ничем не отличалась от других. Он ухватился за ствол и медленно, с натугой, потянул его на себя. Елка с квадратом дерна неожиданно отвалилась в сторону, открыв черный ход под землю.

Бойчук закинул автомат за спину и исчез в пропасти, откуда донеслось:

— Спускайтесь, пан отче, это пока что не тоннель в ад!.. Но может им стать, при определенных обстоятельствах.

Отец Василий, неловко цепляясь за скобы в деревянной стене, полез. Сразу повеяло влажным холодом. Бойчук где-то шерудил в глубине. Шорхнули спички, и слабое пламя коптилки осветило тесное помещение, старательно обтянутое срубами. Бойчук возился с деревянными ящиками. Священник заметил небольшой радиоприемник на столе и икону, осторожно подвешенную в углу. Он подошел ближе — на потемневшей от влаги иконе Святой Юрий боролся со змеем.

* * *

Ужинали на свежем воздухе. Бойчук разогрев на спиртовке консервы и раскрыл несколько пачек галет. Первым нарушил молчание галичанин.

— Господин Василий, сейчас у нас открыт путь дальше на запад, есть надежда, что мы сможем добраться до повстанческого отряда, а дальше протранзитируем вас через границу. Вроде бы все, но…

Батюшка выжидательно посмотрел на него:

— И что я буду там делать? Входить в эмигрантских объединений, проливать слезы над Родиной? Ждать, когда она станет такой, как мы себе там ее хотим увидеть? А она такова, какова есть. Боюсь, что только я стал другим.