Дьякон Кинг-Конг - Джеймс Макбрайд

карман и сел. Ступни промокли. Как и ноги. Он обмочился. Посмотрел на небо и окна над головой. Он не видел, чтобы на него глазели люди, но по положению солнца знал, что день в разгаре. Эрл опаздывал. В полдень ему полагалось забрать вчерашнюю выручку у уличных дилеров Банча в Бед-Стее.

Он медленно поднялся на ноги, пока ныл каждый мускул, и вдоль стеночки поковылял к близлежащей станции Сильвер-стрит. Казалось, что он того гляди рассыплется, но, приходя в себя, он шевелился все быстрее, попутно высматривая великана, который спровадил его этим утром. Нужно было добраться до Бед-Стея, чтобы собрать наличку для Банча, а потом направляться домой к боссу. Меньшее, что он теперь мог, – явиться с баблом. Может, хоть за это босс его не убьет.

13. Деревенская девчонка

Элефанти и Губернатор сидели в гостиной скромного двухквартирного кирпичного дома Губернатора в районе Моррис-Хайтс – тихом анклаве многоквартирников под сенью лиственных деревьев среди умирающей округи, – когда дверь распахнулась и в комнату сунулась швабра, а следом – привлекательная женщина с ведром на колесиках, полным мыльной воды. Головы она не поднимала и оттирала пол с такими скоростью и напором, что не сразу заметила двух мужчин. Элефанти сидел в кресле-качалке спиной к двери. Старик – на диване. Женщина мазнула шваброй слева направо, задела кресло-качалку и тут увидела ногу. Удивленно взглянула на Элефанти, глубоко зарделась, а Элефанти в этот миг узрел свое будущее.

Это была грузная женщина, немолодая, но с нежным лицом, которое не могло спрятать лучащейся скромности, и с большими карими глазами, которые сейчас удивленно моргали. Русые волосы она собрала в пучок, а под славным ртом расположился длинный милый подбородок с ямочкой. Хоть и плотная, она была высокой и стройной, с длинной шеей, и слегка сутулилась, словно скрывая рост. Ноги под подолом зеленого платья были босыми.

– Ой. Я просто пришла убраться. – Она быстро попятилась из комнаты и хлопнула дверью. Элефанти слышал, как ее шаги удаляются в конец квартиры.

– Прости, – сказал Губернатор. – Это моя девица, Мелисса. Она живет внизу.

Элефанти кивнул. Он видел Мелиссу недолго, но достаточно. Дело решили, думал он потом, именно босые ноги. Без обуви. Какая красота. Сельская красота. Та самая, о которой он всегда мечтал. Ему нравились грузные женщины. И еще такая скромница. Это он разглядел сразу. По тому, как она двигалась – с легкой нескладностью, повесив голову на длинной шее, пряча миленькое личико от происходящего. В этот миг он почувствовал, как внутренняя частичка его туго стянутого сердца расслабилась, и точно понял беду Губернатора. Он сомневался, что у скромной красавицы имелась хватка для управления пекарней, не говоря уже о делах Губернатора в связи с той штукой, которую он хотел разменять на доллары. «Такой женщине следует управлять сельским магазином, – представил он себе мечтательно. – Со мной вдвоем».

Он выкинул эту мысль из головы, когда заметил, что Губернатор следит за ним с легкой улыбочкой на морщинистом лице. Весь день они провели вместе. Старик был радушен. Принял Элефанти как закадычного друга. Лавка бейглов находилась всего в паре кварталов от дома, и, несмотря на хрип в груди и слабое здоровье, Губернатор настоял на том, чтобы туда сходить. С гордостью показал Элефанти все предприятие: большой ресторанный зал, витрины, множество покупателей. Показал гараж сзади, где стояли два грузовика доставки, и, наконец, оставшуюся напоследок кухню, где как раз заканчивали работу два пуэрто-риканских повара. «Начинаем мы в два ночи, – объяснял Губернатор. – К четырем тридцати бейглы уже расходятся с пылу с жару. К девяти мы продаем восемьсот бейглов. В день иногда доходит до пары тысяч, – гордо сказал он. – Не только у нас. Мы развозим по кафе во всем Бронксе».

Элефанти впечатлился. Не пекарня, а целая фабрика. Но теперь оба вернулись в двухквартирный дом Губернатора – в верхнюю квартиру, где жил он, пока прелестная дочурка жила в своей квартире ниже, – и Элефанти был готов к серьезному разговору. Один взгляд на дочь открыл ему все, что требовалось знать: если Губернатор и говорит начистоту, толкового плана у него нет.

– Дело, конечно, не мое, – сказал Элефанти, – но твоя дочь что-нибудь знает о… том, ради чего я пришел?

– Иисусе Христе, нет, конечно.

– А зятя у тебя нет?

Губернатор пожал плечами.

– Молодежь нынче живет как хочет, что я в этом понимаю. В былые деньки ирландское поверье гласило, что морские котики на пляжах Ирландии – на самом деле молодые принцы в самом соку, которые вышли из своей шкуры, чтобы стать котиками и жениться на прекрасных русалках. По-моему, она дожидается морского котика.

Элефанти промолчал.

Губернатор вдруг как будто обессилел и обмяк на спинке дивана, закинул голову к потолку.

– Сына у меня нет. Она моя наследница, единственная. Если я ей все расскажу, ума она не лишится, но в деле только напортачит. Не хочу, чтобы она участвовала.

Старик казался неунывающим человеком, но по тону этих слов Элефанти понял, что сейчас открыты все возможности взять дело в свои руки и выгадать себе цену получше – если байка старика вообще чего-то стоит. Губернатор выдохся. Небольшая прогулка до пекарни и экскурсия оставили его без сил.

– Я малость уморился, отдохну на диване, – сказал он. – Но говорить еще могу. Можно начинать.

– Хорошо, потому что я толком не знаю, что ты продаешь.

– Сейчас узнаешь.

– Ну так говори. Это твой праздник. Я уже поспрашивал. Остались приятели папаши, которые тебя помнят. Мать говорит, он тебе доверял, и вы действительно общались. Так что я выяснил, что ты свой. Но у тебя тут отличное предприятие. Это не пекарня. А целая фабрика. Чистое дело. Приносит доход. Зачем подставляться и валять дурака, если уже сейчас считаешь хорошие гинеи? Сколько еще денег тебе нужно?

Губернатор улыбнулся, потом снова закашлялся, достал платок и сплюнул в него. Элефанти видел: сплюнул Губернатор столько, что придется сложить платок пополам, чтобы пользоваться им дальше. «Этот ирландский пайсан[34], – подумал он, – не мощнее, чем выставляется».

Вместо ответа на вопрос старик снова откинул голову на спинку и сказал:

– Этот домик и пекарню я приобрел в сорок седьмом. Ну, вернее, пекарню приобрела жена. Я в том году сидел в тюрьме с твоим отцом. Вот как она нам досталась. Я отложил деньжат. Как они мне перепали, не суть, но сумма была круглая. Пока я мотал срок, оплошал и сказал жене, где они лежат. Однажды она меня навещает и говорит: «Знаешь что? Помнишь ту старую еврейскую пару с пекарней на Гран-Конкорсе? Они продали ее мне задешево. Хотели побыстрее сбыть с