Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

другой город на таких условиях. Мне кажется, рано или поздно будет и другое предложение, от которого я уже не смогу отказаться. Как ты думаешь?

– Это совсем не важно, как я думаю. Мне будет везде хорошо, если ты всегда будешь таким добрым и заботливым.

И действительно, прошло несколько лет, как Ивану Павловичу Менделееву было предложено занять пост директора Народных училищ в городе Тамбове…

Часть вторая

Конец прекрасной эпохи…

Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. Задумает она о поле, и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои.

Притч. 31: 15–17

Глава первая

…В Тобольск вместе со всем, ставшим многочисленным семейством Ивану Павловичу Менделееву пришлось вернуться через десять лет директорства: первоначально в Тамбове, а потом по личному приглашению господина попечителя Михаила Леонтьевича Магницкого и в Саратове. И возвращение это случилось не по его воле, а благодаря хлопотам Марии Дмитриевны, списавшейся с нужными людьми в Тобольске, которые и сумели уговорить местного директора гимназии Протопопова поехать на ту же должность в Пензу уступив директорское кресло ее мужу.

И следует сказать, возвращался Иван Павлович, сломленный духовно, лишившийся прежних надежд и мечтаний. А как все хорошо начиналось… В Тамбове он убедил губернатора в необходимости открытия уездных училищ и гимназии в самом городе, которая, впрочем, была открыта уже после его перевода в Саратов…

В памяти всплывали строки из письма попечителя Магницкого: «Милостивый государь мой, Иван Павлович, предлагаю занять вам место директора Саратовских училищ, поскольку место сие остается пока еще никем не занятым, хотя искателей было много». Далее перечислялись все его, Менделеева, хорошие качества, отмеченные попечителем, и заканчивалось: «Ваш покорный слуга Л. Магницкий. 27 марта 1823 года. Санкт-Петербург».

А что оказалось на деле? Попечитель вскоре проявил свой норов и придрался в непочтении к его высокой особе. Из-за чего, спрашивается? Да из-за пустяка: некто Лажечников, как оказалось, известный писатель, взял из Саратовской библиотеки несколько книг, а заплатить за них не счел нужным. Вот и написал ему о том Иван Павлович, мол, сударь, нехорошо так поступать, извольте прислать денежки за взятые книги.

А тот ни книг, ни денег не вернул, а вместо этого накропал кляузу самому попечителю. Тот вмиг позабыл о своих ласковых словах и обещаниях, прислал на директорскую должность немца Фукса, чем-то ему польстившего. Фамилия сама за себя говорит, одним словом – лиса. Разве мог Иван Павлович ослушаться начальственного решения и не уступить тому свою должность? В том-то и оно, что нет, не посмел. И стал тот Фукс полновластным хозяином при прежнем, пока еще не уволенном директоре Менделееве. Ждали проверку. Сперва приехал уже знакомый Ивану Павловичу по Тобольску профессор Эрдман, что когда-то отметил его заслуги во время тобольской ревизии. Он выслушал и того и другого, обо всем доложил Ученому Совету в Казань. А потом как снег на голову и сам попечитель Магницкий заявился. Если уж он предлагал императору разрушить Казанский университет и камня на камне от него не оставить, то что говорить про Саратов?! Придирался ко всему, к чему можно было придраться. И тоже уехал.

Два года Иван Павлович вместе с семьей ждал решения своей участи в полном неведении и, что греха таить, начал тихонько попивать, чтоб совсем с ума не сойти, оказавшись в безвестности.

Умер один император, на его место заступил другой. Случился знаменитый бунт офицеров на Сенатской площади. А Менделеевы все ждали, пока директорскую отставку одобрит Казанский совет, а затем новый министр, а тем временем и сам Магницкий лишился места, и благо, что нашлось свободное кресло на директорскую должность в Тобольск, куда они теперь и ехали.

Правда, если из Тобольска их семья уезжала с тремя дочерями, то теперь они возвращались уже впятером. И еще сын Иван. Но больно сжималось сердце, когда Иван Павлович вспоминал о смерти старшей – Марии, похороненной в Саратове. И двоих сыновей, чьи могилки остались в Тобольске. Но такова жизнь, и ничегошеньки с этим не поделаешь. Значит, на то воля божья, призвавшего их к себе, не успевших пожить, порадовать родителей, самим насладиться тем, что дано всем и каждому.

И еще он наконец получил дворянство. Был приписан к Саратовскому Благородному собранию. Раньше об этом Иван Павлович мог только мечтать.

А что же дальше? Рано или поздно служба закончится, а там и пенсия. Но силы у него пока есть. Вот бы найти какое место поближе к родной Твери, может быть, даже в Петербурге. Сейчас новый император, может, что изменится и ему предложат продолжать службу в министерстве или в каком департаменте. Тобольское директорство – это тупик, и обратного хода уже не будет. Да и не молод он уже, скоро пятьдесят годков стукнет. Ждать в таком возрасте повышения в чине можно лишь перед отставкой. Неужели на этом все? А как быть с дочерьми? Им нужно будет женихов приискать, а значит, и приданое. От этих мыслей голова шла кругом. Но он муж и отец, а потому не имеет права показать, что устал, сломлен и не видит никаких перспектив. Уж так повелось. Он должен быть сильным, хотя бы ради детей…

…Тобольск мало в чем изменился за десятилетнее их отсутствие: все те же давно не подновляемые купола церквей, ряды разнородных обывательских домов, мычание коров, запертых на ночь в стайках, разноголосая петушиная перекличка, будто то был не губернский город, а обычное село или какая-нибудь забытая богом деревенька.

На перекрестках стояли возле своих полосатых будок неизменные усатые городовые, с подобострастием отдающие честь проходящим мимо военным; по обочинам, позвякивая кандалами, неспешно тащилась вереница каторжников, угрюмо поглядывающих по сторонам и заученно втягивающих головы в полосатых шапках в поднятые высоко вверх плечи. Сердобольные тетки, закутанные в теплые платки, тяжело вздыхали, провожая горемык взглядами, полными тоски и печали, а иные успевали сунуть им в руки, несмотря на грозные окрики конвойных, припасенные заранее пироги или шаньги. Злобно лаяли на всех проходящих мимо из дворов цепные псы, желающие тоже показать себя и получить за то лишний кусок от хозяина. Понуро стояли возле церковных ворот одноногие калеки с кружками для подаяний; торопливо семенил на службу тощий дьячок с козлиной бородкой, кивая на ходу кланяющимся прихожанам.

И над всей этой людской круговертью в небе неспешно проплывали стаи воронья в сторону