Стеклодув - Александр Проханов

Ковры пустовали недолго. На них стали выходить молодые люди, плавные, как танцоры. Несли подносы и блюда, широкие пиалы и чаши, кувшины с журавлиными шеями, стеклянные вазы. Зашипело, задымилось вареное мясо, задышало паром вкусное мясное варево. Стеклянно заблестели горы масляного риса. Вазы полнились гранатами, апельсинами, яблоками. С них свисали гроздья смуглого и золотого винограда. Весь двор был уставлен яствами, превращен в место пира, и все, кто сидел на подушках, подвигались к еде, вольно рассаживались, готовились пировать.

Суздальцев вдруг почувствовал, как голоден, как мучает его жажда, как сухо и горько во рту. Жадно смотрел на куски баранины, нанизанные на шампуры, на рис, который черпали ложками, несли ко рту, поддерживая ладонью. Он уверял себя, что это мучение голодом, при виде роскошной трапезы, было задумано Стеклодувом, требуя от него смирения и воздержания. Стеклодув ведет его путем искушений, проверяет его. Для чего, он не мог понять.

Появился мулла и вознес молитву. Его иссушенное лицо под черной чалмой вопрошало небо, тоскливо-певучий голос доносил до Аллаха молитвы, и эти молитвы были о благоденствии рода, о великой любви и таинстве, в которых соединялись мужчина и женщина, чтобы продолжить род на земле, и этим продолжением славить Всевышнего. Суздальцев молился со всеми, а когда началась трапеза, он, уходя от искушения, не в силах одолеть голода и жажды, отошел от окна и лег на прохладный пол, повторяя стих Гумилева: «Знал он муки голода и жажды… знал он муки голода и жажды…» Лежал, слыша звяканье посуды, журчанье воды, говор, смех, кашель. Вновь поднялся и занял место в своей театральной ложе, когда ковры опустели, гости и хозяева, насыщенные, отодвинулись на подушках и, вытянув ноги, подоткнув под бока мутаки, отдыхали, сонно поблескивая глазами. Гостям принесли кальяны, похожие на стеклянных птиц, розовых, голубых, зеленых. Птицы опустились среди подушек, мужчины вкушали сладкий дым, который возносился над каждой головой и сливался в плоское, похожее на серебристый покров облако, накрывавшее двор зыбким куполом. И Суздальцев улавливал сладкий дым табака, смешанного с благовониями и бодрящими травами предгорий. Заиграла музыка, и вслед за ней, неся ее впереди себя, показались музыканты в меховых шапках, красных сюртуках, в легких чувяках с загнутыми носками. Аккордеон дрожал и переливался, как слиток, маленькая домбра, похожая на высушенный плод с длинным черенком, на котором были натянуты струны, дребезжала, звенела, жужжала и щелкала по птичьи. Длинная дудка сладостно пела. Казалось, музыка создает мерцающий круг. И в этот мерцающий круг влетела невеста, заплескала босыми ногами, заиграли бровями, заметалась во все стороны восхищенными глазами, открывая пунцовый рот в белоснежной улыбке. Когда ее розовое пышное платье и зелено-голубая блузка закружились под неистовую музыку, когда на ее груди затрепетали бусы, ожерелья, подвески из серебра с вкраплениями лазурита и оникса, Суздальцеву вдруг показалось, что он видит восхитительный танцующий цветок, дивную розу Герата, неподвластную увяданию и смерти.

С ним что-то случилось. Душа наполнилась такой любовью и раскаянием, таким желанием для всех них благоденствия и любви, таким умилением и болью, что глаза наполнились слезами, и цветные ковры, ликующие танцовщицы, стеклянные птицы кальянов превратились в многоцветный туман, закрывший на миг внешние образы мира и открывший в его душе неведомое прежде пространство. Он каялся и винился за содеянное этим людям зло, за свой жестокий военный набег на их кишлаки и арыки, за ковровые бомбардировки и бомбоштурмовые удары. За гибель Дарвеша и его брата Гафара, в которых он был повинен. За смерть Маркиза и вертолетчика Свиристеля, за тех безвестных солдат, что летели в гробах на Черном тюльпане, за безумную и грешную ночь с Вероникой. Каялся за все совершенные в жизни грехи, за разлуку с невестой, которую вероломно оставил, уходя в лесники, за огорченья и боль, причиненные маме и бабушке, за убитую лайку, которую в своем помрачении застрелил из ружья, за высокую с вечерней звездой березу, под которой стоял на тяге, глядя на волшебный полет вальдшнепа, а березу потом изрубил на дрова. Он каялся, испытывая облегчение, словно развязывались тяжелые стягивающие душу узлы, и ей становилось вольно, легко и счастливо. И раны от удара бича закрывались, а слезы все текли и текли из его затуманенных глаз.

Вместе с облегчением он испытал необычайную усталость, как роженица. Отошел от окна и прилег в углу, слыша танцы и музыку, погружаясь в целительный сон. «Так вот для чего Стеклодуву было угодно провести меня по этим путям, вот в чем смысл молчаливых его назиданий. В моем покаянии, в моем исцелении, в моем спасительном прозрении». Знал он муки голода и жажды, сон тревожный, бесконечный путь. Но Святой Георгий тронул дважды пулею нетронутую грудь. Он засыпал, слыша пение флейты и тихий смех танцовщиц.

* * *

Его сонную одурь прервал неразличимый рокот, удаленный за пределы двора, в котором слилось много новых голосов и звуков. Суздальцев поднялся и выглянул. Ковры, устилавшие двор, были пусты, блюда и подушки унесены, только в углу, сбившись в стеклянную птичью стаю, поблескивали кальяны. Солнце уже перетекло над двором, перевалило крышу сарая и теперь, невидимое, склонявшееся к закату, освещало ярко-зеленый выгон на краю кишлака. И сюда, на этот выгон, казалось, собрались все обитатели селенья, старики, мужчины и дети. Толпились на краю луга. Мальчишки держали в руках медные тарелки, тазы, похлопывали в них, и музыка аккордеона, домбры и дудки была пересыпана медными звяками, создававшими нервный и радостный ритм.

Посреди луговины был выстрижен круг, и эта плешина была обведена белой краской. К этому белому кругу выезжала вереница наездников. Лошади шли одна за другой грациозным шагом, танцующей иноходью, словно гордились своими седоками, потряхивали хвостами и гривами, задерживали в воздухе копыто. Наездники литые, крепко вросли в седла, в нарядных куртках, коротких халатах, в маленьких шапочках, крепко посаженных на лобастые бородатые головы. Под крепкими задами курчавилась овчина, темнели отделанные медью седла, ноги в заостренных сапожках были вставлены в медные стремена. Всадники достигли круга, встали дугой, охлаждая нетерпеливую игру лошадей, разглаживая их глазированные, помытые и почищенные бока.

Среди всадников Суздальцев разглядел своего вчерашнего мучителя. Горбоносый откинулся в седле, подбоченился, в его руках была та же плетка, которая вчера рассекала Суздальцева на части, но теперь, сложенная петлей и зажатая в кулаке, она нежно почесывала бок ослепительно белого жеребца, который благодарно водил ушами. И второй мучитель, с провалившимся носом и зловещими дырами ноздрей, был тут же, на вороном жеребце, в ярко-красном халате, и это сочетание алого и черного придавало ему торжественный и траурный вид. Остальные наездники, пять или шесть, горячили своих лошадей, ревниво посматривали на соседей, готовясь состязаться с ними в силе и ловкости.

На поле выехал всадник в шелковом халате, в чалме, держа на руках массивный, бело-серый куль, и Суздальцев распознал козла. Мертвое животное свесило рогатую голову, его ноги с копытами висели, подогнутые в коленях, и эти ноги беспомощно качались в такт с лошадиной иноходью.

Всадник приблизился к кругу. Сильным взмахом, ухватив за рога, воздел козла, и натянутая тушей шея обнажила темный надрез на горле, которым был умерщвлен козел. Всадник сотрясал мертвой тушей, поворачиваясь в седле, и другие наездники откликались возгласами, потрясали в воздухе плетками, злили коней. И толпа на краю круга гудела, верещала, колотила в медные тазы, и музыка звала к борьбе и победе. Суздальцев, знаток афганских обычаев, угадал в предстоящей игре Козлодрание, потеху, которой тешили себя обитатели пустынь и предгорий, отважные воины и лихие наездники. Козлодрание было любимой народной забавой, выявлявшей подлинных храбрецов и героев.

Козел взлетел в небеса, перевертываясь и дергая ногами, и кони враз сорвались, смешались в груду, стали теснить друг друга боками, и множество рук потянулось к падающему козлу. Горбоносый метнулся с седла, удерживаясь в стременах, принял на руки рухнувшее животное и, втягиваясь обратно в седло, погнал лошадь прочь, увлекая за собой всю грохочущую, орущую, ржущую массу, и толпа на лугу восторженно взревела.

Горбоносый на белой лошади мчался по широкой дуге, стремясь обогнать погоню, достичь нарисованного круга и метнуть в него козлиную тушу. Но его догоняли, оттирали, теснили, его лошадь злобно лягали другие жеребцы, и она огрызалась. К добыче тянулось множество рук , множество растопыренных пальцев, и черно-белый безносый наездник дотянулся, схватил козлиную голову за рога и стал вырывать. Оба на скаку тянули в разные стороны. Их настигали, толкали, их кони шарахались, испуганные ржаньем и топотом, направляемые седоками, рванули в разные стороны, и в руках безносого оказалась рогатая голова , а безголовое тело продолжало биться в руках горбоносого. Из безголовой шеи торчали красные ошметки пищевода, болтались, как бесформенные красные тряпки.