Когда ласточки кружат над домами - Игорь Надежкин

для таких развлечений, и поэтому уходили в лес, где нас никто не видел.

Сверидов приглашает меня на кухню, и ставит чайник на газовую плиту, а заодно спрашивает нет ли у меня сигарет. Я протягиваю ему одну, и он закуривает, сжимая фильтр большим и указательным пальцами, словно прикрывает ее от ветра, как делают это крутые парни в кино. На самом-то деле, мы еще мало чего понимаем в этом мире, и нам кажется, что кто-то всегда наблюдает за нами. За тем как мы курим. Как едим. Как спим. И стараемся всегда выглядеть серьезно, ведь нам еще невдомек, что всему этому огромному миру просто наплевать на нас.

И в этой маленькой кухоньке столько радости. И я просто сижу и смотрю на все это. Сверидов докуривает и мы идем искать что-нибудь сносное по телевизору. И смотрим какой-то идиотский фильм про отряд суперсолдат. Как вдруг в квартиру заходит Рыкунов. Без стука. Словно к себе домой. Это нагло с его стороны, и он прекрасно знает об этом, но все равно делает, чтобы позлить Сверидова, который каждый раз краснел от злости. Они даже один раз чуть не подрались. И тут вслед за Рыкуновым заходит Елинич. Я удивлен. Подхожу к нему и спрашиваю:

— Ты же вернулся в Тулу, разве нет?

— Какую еще к черту Тулу? — спрашивает он не менее удивленно.

Он стоит передо мной. Совсем юный. На его левой руке гипсовая повязка. На днях он упал с турника и сломал себе локоть. У него крепкий подтянутый торс, потому что он постоянно торчит на спортивной площадке со Сверидовым. И я вдруг понимаю, что никакой Тулы еще не было. Еще не было ничего, о чем я писал в этой книге, и я замолкаю. Не хочу говорить им всем, что ждет нас впереди. И мы просто идем к телевизору. Сидим и смотрим этот идиотский фильм. Рыкунов то и дело говорит: «Да я бы уложил бы его с одного удара». На что я ему отвечаю: «Лучше бы ты так девчонок укладывал, как этих придурков в своих мечтах». Все смеются. Рыкунов бьет меня в плечо, и мы начинаем бороться. А в следующий миг мы уже идем куда-то по улице. Вчетвером. Клетки домов нашей улицы смотрят нам вслед. Я поднимаю взгляд к небу, и вижу сотни ласточек. Они кружат и резвятся. И писк их летит по округе. Я судорожно начинаю хватать моих друзей за майки и говорю, как заведенный:

— Смотрите! Смотрите же! Ласточки вернулись. Смотрите сколько их.

Но они смотрят на меня искоса. Они не могут понять, о чем это я. И тут Елинич останавливает меня и говорит:

— Они ведь всегда здесь были.

— Но в прошлый раз не было не единой ласточки.

— Ты их просто не видел.

И он улыбается. Так аккуратно и сдержано. На его юном лице нет ни одного шрама. Ни одной морщинки. А в его глазах сияет присущая лишь ему мягкость и кроткость. И мы идем дальше. Сверидов рассказывает о каком-то сансее из Японии, который три месяца ничего не ел, и только пил воду. Рыкунов бахвалится, со своей лисьей улыбкой. Но слушает его очень внимательно. Елинич же просто плетется за ними, думая о чем-то своем. А я смотрю на них и думаю, что мы всегда будем вместе. Ведь у нас была дружба и верность…

Я думал, мы всегда будем вместе, но проснувшись утром, я сел писать эту книгу.

И это вполне нормально.