Пути памяти - Анна Майклз

– Что случилось, медвежонок? Что у нас не так?

Мама мне говорила, что лишняя секундочка, потраченная при расставании на поцелуй – даже если она собиралась за молоком в ближайший магазин или за почтой, – не бывает потрачена зря. Наоми любила эту мою привычку по той простой причине, что нам часто нравятся привычки любимых: она не знала, почему я так поступаю.

Как мне жить без нее? Мне порой становилось страшно при мысли о том, что я ее потеряю. Я поэтому иногда цапался с ней по любому поводу, даже из-за поминальной молитвы по моим родителям. И когда я доводил ее до отчаяния, она кричала мне:

– Ты хочешь меня наказать за мое счастливое детство? Черт бы тебя побрал, черт бы побрал твою паршивую жалость к самому себе!

Наоми знала, что была права, и потому потом жалела, что в злости говорила мне об этом. Раньше или позже искренность всегда чревата сожалением. Я любил ее, моего борца за правду, который в расстроенных чувствах сводил борьбу на нет одной этой фразой: «Черт бы тебя побрал». Даже Наоми, которая думает, что любовь – лекарство от всех зол, знает, что именно таким должен быть настоящий ответ истории. Она прекрасно знает, как знаю это и я, что история успокаивается лишь до поры до времени, но на самом деле ход ее продолжается, и рано или поздно она тебе все поры забьет, все вены и артерии закупорит так, что ты и пальцем пошевелить не сможешь. И тогда ты исчезнешь – в музыке или в ящике письменного стола, в записях больничного врача, – постепенно простынет твой след, даже те, кто клялся тебе когда-то в вечной любви, станут со временем о тебе забывать.

* * *

Когда родители мои перебрались в Торонто, почти все их знакомые иммигранты старались поселиться в одном и том же районе в центре города – в квадрате, очерченном улицами от Спадайны до Батерст и от Дандас до Колледж. Некоторые из тех, кому позволяли средства, волнами откатывались к северу, в направлении улицы Блур. Отец не собирался повторять их ошибку.

– Им даже не придется думать о том, как всех нас окружить.

Вместо того чтобы поселиться вместе со всеми, родители перебрались в Уестон – сельский пригород, откуда добраться до центра было непросто. Они решили взять большой ипотечный кредит на маленький домик у самой речки Хамбер.

Наши соседи скоро поняли, что родители не любят, когда их беспокоят. Уходя из дому и возвращаясь обратно, мама кивала им головой в знак приветствия, но не задерживалась, чтобы поболтать. Отец ставил машину как можно ближе к заднему входу, выходившему на реку, чтобы его не донимали соседские собаки. Нашим главным достоянием были пианино и видавшая виды подержанная машина. Маминой гордостью был сад, который она разбила с таким расчетом, чтобы розы закрывали задний фасад дома.

Я любил реку, хотя мое знакомство с ней в пятилетнем возрасте проходило под бдительным маминым надзором: стоило мне начать снимать ботинки, как сразу же из кухонного окна раздавались мамины запреты и упреки. Если не брать в расчет весну, речка Хамбер лениво текла к озеру, купая ивовые ветви, прочерчивавшие полосы на воде. Летними вечерами весь берег напоминал одну большую гостиную – вода искрилась отраженными огнями лампочек, освещающих террасы и веранды. После ужина люди выходили на берег, дети лежали на лужайках перед домами и ждали, когда покажется ковш Большой Медведицы. Я был еще слишком маленьким, чтобы выходить в это время из дому, и смотрел на реку из окна. Ночная река была цвета магнита. До меня доносился приглушенный стук обернутого в старый чулок теннисного мячика о стену и слова песенки-скороговорки, которую тихо напевала соседская девочка:

– Моряк, уплывший в море, море, море, узнал разлуки горе, горе, горе…

Если не считать редких шлепков по комарам и раздававшихся время от времени криков заигравшихся ребятишек, которые всегда доносились как будто издалека, летняя река неслышно несла свои воды. Мне иногда казалось, что по вечерам она приносит нам сумерки, и на всех, кто с ней рядом, снисходит спокойствие.

Родители надеялись, что в Уестоне Господь сможет их проглядеть.

* * *

Как-то осенью выдался день, когда не переставая шел дождь. Часам к двум небо заволокло так, что, казалось, спустились сумерки. Весь день я не выходил, играл дома. Моим любимым местом было укромное царство под кухонным столом, потому что оттуда все время виднелись ноги мамы, хлопотавшей на кухне. Это замкнутое пространство моих владений чаще всего становилось гоночным автомобилем с ракетным двигателем, а когда папы не было дома, я туда еще втаскивал его круглую табуретку, сидя на которой он играл на пианино, и ее деревянное сиденье на винте иногда превращалось в штурвал моей парусной шхуны. Все мои приключения всегда развивались по единой схеме: я спасал родителей от врагов, которые обычно рядились в форму солдат-инопланетян.

В тот вечер сразу после ужина – мы еще не вышли из-за стола – в дверь постучал сосед. Он пришел сказать нам, что вода в реке поднимается и нам надо было бы поскорее куда-нибудь уйти из дому. Отец хлопнул дверью у него перед носом. Он в ярости ходил по гостиной, размахивая руками.

Проснулся я оттого, что пианино в комнате подо мной билось в потолок – пол моей спальни. Раскрыв глаза, я увидел стоявших рядом с кроваткой маму с папой. По крыше корявыми пальцами барабанили ветки. И тем не менее отец решился оставить дом только тогда, когда вода уже билась в окна второго этажа.

Мама привязала меня простыней к каминной трубе. Дождь иголками колол лицо. Я не мог дышать от порывов ветра, забивавших каплями нос и рот. Странные сполохи света взрывали ночную темень. Река моя стала неузнаваема – она разлилась по земле черным дегтем, ни конца, ни края ее не было видно, она превратилась в бесконечный поток, все сметавший на своем пути. Как будто я вдруг оказался на ночной стороне водяной планеты.

Спасали нас с помощью канатов, лестницы и грубой силы. Прожекторы, установленные на берегу, перестали бить в глаза, когда наш дом погрузился во тьму, смытый потоком, как и все остальные дома на нашей улице.

Нам еще, можно сказать, повезло, потому что некоторые другие дома река унесла вместе с их обитателями, которые так и не смогли их покинуть. Стоя на земле, я видел в окнах вторых этажей некоторых домов мечущиеся лучи фонариков – наши соседи, запертые водой в своих домах, пытались выбраться на крыши. Фонарики гасли один за другим.

Издалека река доносила отзвуки криков, но в темном неистовстве бури не было видно ни зги.

К северо-востоку двигался ураган Хейзел, снося на своем пути плотины и мосты, корежа дороги, неистовый ветер рвал линии электропередачи с такой легкостью, будто выдергивал из рукава выбившиеся нитки. В других районах города люди открывали входную дверь и оказывались по пояс в воде как раз вовремя, чтобы увидеть, как их машины уплывают со стоянок, угоняемые невидимым водителем. Другие отделались только тем, что у них затопило подвалы, где хранились запасы консервов. Вода смыла с банок бумажные этикетки, и потом в течение нескольких месяцев они не знали, какой сюрприз им готовит та или иная банка с едой. А в некоторых районах города люди спокойно проспали всю ночь и только в утренних газетах прочитали заметки об этом урагане, случившемся 15 октября 1954 года.

Ураган вчистую смыл всю нашу улицу. Через несколько дней река снова мирно и неторопливо несла свои воды в прежнем русле, как будто ничего не случилось. На ветвях деревьев, росших на берегах, сидели собаки и кошки. Какие-то пришлые люди разводили костры и жгли на них оставшийся мусор. Наши соседи, гулявшие раньше по берегам реки, теперь ходили и смотрели, не осталось ли там чего-то из их пожитков. Можно было, наверное, снова сказать, что моим родителям повезло, потому что у них не пропало ни столовое серебро, ни важные письма, ни фамильные драгоценности. Все это они потеряли раньше.

Правительство возместило убытки хозяевам г мытых потоком домов. Только после смерти родителей я узнал, что эти деньги они не взяли. Должно быть, боялись, что когда-нибудь власти потребуют их вернуть. Они не хотели, чтобы на мне остался их долг.

Отец брал всех учеников, которые хотели у него заниматься. Мы сняли малюсенькую квартирку рядом с консерваторией. Отцу больше по душе был многоквартирный дом, потому что «все входные двери выглядят одинаково». Мама пугалась, когда шел дождь, но жить высоко над землей И нравилось, и, кроме того, рядом с домом не росли деревья, грозившие нашей безопасности.

Подростком я как-то спросил маму, почему мы раньше не уехали из нашего дома.

– Они колотили в дверь и кричали нам, чтобы мы оттуда убирались. Но хуже всего было то, что они кричали на твоего отца.

Она выглянула из кухни в прихожую посмотреть, где был папа, а потом, почти прижав губы мне к уху, прошептала: