Тайные полномочия - Антон Чиж

Здесь никто его не понимает. И никому он не нужен. Все ушли на ужин. В этом Дюпре убедился окончательно. И товарищи его далеко остались. Не у кого получить поддержку. Ну и пусть. Ужинать он точно не пойдет. Как только Дюпре это решил, ему так захотелось чего-нибудь перекусить, что сидеть на месте было невозможно. Разрываться между голодом и печалью — такое испытание даже Монтекристо не выдержит. Дюпре саданул локтем по спинке диванчика и вышел из купе. В коридоре вагона было пусто. Только в дальнем конце появился проводник, такой же молодой, глянул на него и сразу спрятался. Вот судьба несчастного народа: увидит прилично одетого господина и сразу пугается. Дюпре захотелось сделать какое-нибудь доброе дело угнетенному проводнику, хоть чаевых дать, что ли. Но мелочь осталась в саквояже. А желудок подгонял в вагон-ресторан. Дюпре решил, что доброе дело проводнику сделает как-нибудь в другой раз, дорога длинная.

Проходя мимо первого купе, он заметил, что дверь прикрыта неплотно, колышется от каждого толчка. Подсматривать граф Монтекристо себе бы никогда не позволил. Но Дюпре об этом почему-то забыл. Он смотрел на ту женщину, на которую так хотел смотреть, и боялся. Он никогда не решался подойти к ней. Сейчас она сидела одна в купе, вокруг никого. Никто не помешает. Она грустна и печальнао, кажется, ей плохо, не пошла на ужин, а значит, ей нужна помощь. Больше Дюпре не раздумывал. Поймав убегавшую створку, он вежливо постучал. Ему не ответили. Он все равно вошел. Добро надо делать, не спрашивая разрешения.

Липа куталась в теплую шаль, из-под которой подмигивали блестки. Широкий подол волшебного платья раскинулся по полу. Она взглянула на незваного гостя.

— Что вам, Дюпре? — спросила она.

Делатель добра шагнул к ней, попятился, чтобы не наступить на подол, и окончательно смутился.

— Госпожа Звягинцева… Олимпиада… — начал он, запинаясь на каждом слове. — Если вы… Если вам… Чем вам… Что я… Что я для вас могу сделать?

Юный барон был поджар, бледен, юношески суров и мрачен. Это выглядело глупо и очаровательно одновременно. Если не знать, с кем имеешь дело. А Липа прекрасно знала, что за субъект пожаловал к ней. Проучить его следовало давно. А для начала улыбнуться манящей, загадочной улыбкой, которая так славно у нее получалась. Что Липа тут же и проделала.

— Ах, барон, как это мило, — сказал она, как бы ненарочно скидывая шаль, открывая прекрасные плечи и глубокое декольте. — Вы хотите мне помочь… Я этого ждала…

— Да… я… конечно… — ответил герой.

Липа откинулась назад, чтобы полулежать на диванчике, а платье стекало водопадом брызг, от которого темнело в глазах.

— Что же вы хотите мне предложить?

— Я… предложить? — в растерянности переспросил Дюпре.

— Но ведь пришли за тем, чтобы получить от меня подтверждение моему обещанию. Не так ли?

Дюпре как-то туго стал соображать. Он никак не мог вспомнить, что же Липа ему обещала. Но показать это было невозможно.

— О да, обещание… — проговорил он.

— Можете не сомневаться, слово я сдержу. Тем более дала его при всех. Помните мое условие?

— Разумеется… как же иначе… — пробормотал Дюпре, окончательно потеряв память.

— Какой вы герой… — сказала Липа и коснулась пальцами декольте. — Мое слово прежнее: сделайте что-нибудь яркое, великолепное, феерическое, что позабавит меня, и я обещаю вам незабываемую ночь.

— Что вы желаете? — спросил он, еле сдерживая непонятную дрожь.

— Я не могу вам приказывать, это дело вашей фантазии. Должен быть приятный для меня сюрприз. Ну спойте на весь вагон-ресторан революционную песню, а потом крикните: «Долой самодержавие!» Или пройдитесь на руках по крыше вагона. На ваш выбор. Главное, чтобы мне стало весело… А то печаль весенняя и этот мрак за окном меня совершенно угнетают.

Дюпре сжал кулак и вовремя спрятал его за спину. Дамы не любят, когда им показывают кулаки. Он совершенно забыл про ужин и только лихорадочно соображал, что бы такое сделать. Награда, которую посулили, был столь желанна, что мечтать о ней Дюпре не мог. И вот она падает ему в руки. Надо только совершить поступок, который порадует даму. Он готов был сделать все, что угодно. Но что из этого «всего» может порадовать блестящую Липу? Долго думать и сомневаться нельзя, она, чего доброго, откажется. Надо что-то такое дерзкое, чтобы ей было приятно.

— Хорошо, я сделаю это, — сказал Дюпре.

— Какой вы милый, — ответила Липа томно, думая при этом, как же глупо выглядит барон и какой он, в сущности, противный червяк. — Это меня порадует?

— Не сомневайтесь… Обещаю… Госпожа… Олимпиада… Липа.

Никогда еще ее имя не звучало так мерзко. Да кто ему дал право так к ней обращаться? Липа не показала вида, что барон, произнеся ее имя, стал противен ей окончательно, и только подбодрила его улыбкой.

Дюпре выскочил в коридор слегка возбужденный. Торопясь, он толкнул проводника, который так не вовремя попался ему на дороге.

3

Поданный ужин был не так уж и плох. Но Граве не узнал вкуса блюд. Он ковырялся в тарелке салата и не притронулся к остывшему супу. В один миг, который случился, как щелчок пальцев, ему вдруг показалось, что разгадка близка. От нее отделяет только легкая паутинка. Стоит дунуть, как правда откроется. Чувство это возникло ниоткуда. Не было ничего, что на это указывало бы. Граве опять вошел в ресторан первым, опередив и Бутовского с Женечкой и Чичеровым, и Урусова, и Немурова. Он занял ближний к выходу столик, без всякого умысла сменив привычное место. Смутное озарение произошло, когда все уже сидели за столами, а высокий официант разносил на подносе одинаковые тарелки. Граве оглядел зал, и ему показалось, что это он уже видел. Видел в тот самый вечер. Не столько понял, сколько ощутил, что до разгадки остался один шаг. Казалось, еще немного, нажать совсем чуть-чуть — и… Но последнего «и» пока не случилось. Это было неприятно, будто хорошенькая барышня обещала и не пришла. Непонятно, как с этим справиться. Его сил недостаточно. А Ванзаров задерживается.

Мучения мысли разжигала жажда. Граве теперь хотелось не только выпить, но и закурить. Он честно отказался от табака перед Олимпиадой. Одно воздержание он еще как-то осилил. Жить без папиросы и рюмки чего-нибудь было невыносимо. Размышлять о загадке мешали дымящиеся папироски и хрустальные бокалы, полные доверху. Видения слишком явны и мучительны. Граве даже головой потряс, чтобы прояснились мысли.

— Официант, полцарства за рюмку коньяка! — сказал он на весь вагон.

Официант только вежливо улыбнулся шутке. Члены команды одарили Граве осуждающими взглядами и отвернулись. Но этого было достаточно. Последняя капля упала, чаша была переполнена. Он вспомнил, что так долго убегало от него. Было это столь просто, невзрачно и обыденно, что и запомнить, кажется, невозможно. Почему тогда он обратил на это внимание? Граве сделал то же, что и в тот вечер: посмотрел направо. И все стало ясно. Он точно вспомнил, что именно тогда увидел. Все происходило так быстро, мельком, но этого было достаточно. Отметить такой успех было нечем. Граве занялся овощами, быстро очищая тарелку. Ванзарова он заметил еще в проходе, потому что ждал его и часто оглядывался. Он постарался так явно подмигнуть и состроить такую мину, чтобы сомнений не осталось: птичка у него в руках. Ванзаров только кивнул ему в ответ. Граве не был уверен, что его достаточно поняли. На всякий случай, чтобы опять не забыть, он достал книжечку и сделал две краткие пометки, жирно их подчеркнув. Все, теперь никуда не денется. Ах, как сейчас не хватает той рюмки, что мелькает в мыслях! Вот бы схватить ее за тонкую ножку! Граве дал слово, отметить успех в первом же буфете. И пусть Бутовский на него обижается. Интеллектуальная победа на вкус оказалась не менее приятной, чем карточный выигрыш.

4

Ванзаров не торопясь прошел к середине вагона, собирая внимание всех на своей спине, которая могла и задымиться. Взгляды были далеко не ласковыми. Но это мало его трогало. Остановившись перед буфетом и официантами, как дирижер перед оркестром, резво повернулся на каблуках и одарил притихших господ самой лучезарной из улыбок, какая только может слететь с усов.

— Господа! — провозгласил он с радостной ноткой.

Ложки с вилками замерли. Никто не смел шевельнуться. Бутовский прижал салфетку к сердцу, ожидая какую-нибудь ужасную новость, Паша Чичеров сидел с открытым ртом и выпученными глазами, Женечка бросала взгляд с плеча, Немуров потупился в тарелку, князь Урусов сидел очень прямо и перестал жевать. А Лидваль, хоть и сидел, взял под мышку кость. Только Граве наблюдал с интересом. Все чего-то ждали. Пауза затягивалась.

— Господа! — повторил Ванзаров, видя, как словно отражается в напряжении лиц. — Хочу пожелать доброго вечера и приятного аппетита!