Мститель - Михаил Финкель

он подошел к знакомому с детства дому отца Шолома. И каково же было его удивление, когда он увидел поседевшего Иче в компании Шолома и еще двух женщин, явно их жен, пьющими чай из медного самовара на крыльце.

– Шoлом алейхем, дядя Иче! – крикнул Виктор изо всех сил и открыл калитку.

Иче повернул голову, настороженно посмотрел на вошедшего, но не узнал в нем своего племянника. К ним приближался какой-то русский офицер, в поношенной форме без погон и в фуражке без кокарды.

– Алейхем шoлом! Но кто Вы? – спросил Иче.

Виктор расхохотался и закричал на чистейшем идишe:

– «Я – Иосиф, брат ваш!»[126]

Шолом, потянувшийся было к нагану, выскочил из-за стола, узнав брата, и побежал к нему навстречу.

– Что за чудеса?! Ты ли это? Папа! Это же твой племянник! Вояка, как и мы все!

Иче тоже выскочил из-за стола, бормоча молитву:

– Благословен Г-дь, возвращающий мертвых к жизни!

– Так какой же я мертвый, дядя Иче?!

Иче обнял племянника и прижал его к себе.

– Мальчик мой! Так говорят о всех, кого ты не видел более месяца! Каждая такая встреча – это как возвращение из мертвых…

В тот вечер они наелись и напились допьяна. Виктор рассказывал о себе, а Шолом – о себе. Два противоположных пути и взгляда на жизнь встретились.

Иче долго слушал, а потом сказал Виктору:

– То, что ты приехал на могилу деда, это очень хорошо, Авигдор. Могилы предков посещать очень важно. А вот чего я не понимаю, это следующего. Ты говорил о долге, чести, присяге. Это все хорошо. Я сам служил русскому царю и воевал с турками, хотя царь этот был антисемитом и ненавидел наш народ. В Талмуде написано: «Закон страны – твой закон»[127]. Но сегодня все рухнуло. России больше нет. Идет гражданская война. Каждый пытается откусить себе кусок земли, власти и денег побольше. И где здесь мы, евреи? Нас ненавидят и белые, и красные, и украинские националисты. Не разумнее ли нам, в кои веки, быть теперь за себя?

Авигдор внимательно слушал дядю, смотря на его большую, нестриженую бороду пророка.

Сцена 29

– Ты о декларации Бальфура не читал еще? – спросил Иче.

Виктор удивленно переспросил:

– О чем, дядя Иче?

Иче встал из-за стола и показал племяннику свежий номер газеты.

– Вот смотри, пару дней назад английское правительство пообещало еврейскому народу создать государство в Палестине. А там сейчас как раз англичане.

– Разве не турки? – неуверенно спросил отставший от международных новостей Виктор.

– Нет! Турок вышибли англичане. И теперь вся Палестина по обе стороны реки Иордан под их контролем! А скоро они отдадут власть нам! И там мы вновь построим нашу страну, на древних землях наших предков! Вот за что стоит воевать! И тебе, и Шолому! А тут ловить нечего. Тут все проклято. Здесь нет благословения.

И Иче вытащил из кармана бумагу и карандаш.

– Вот смотрите.

К нему подсел с одной стороны Шолом, а с другой Виктор. Фрида и Хана уже ушли на кухню мыть посуду.

Иче нацепил на нос очки и написал на бумаге – 1795 год. А под этим годом он написал – 1917 год.

– Итак, на данный момент у нас имеется 122 года нашего рабства в России. Все эти годы мы жили нищими в черте оседлости, между волнами погромов и унижений. А Тора нам что говорит? Что Б-г взыскивает с наших обидчиков очень строго. Поэтому, после того, как эта страна, или страны, которые возникнут на этом месте, начнут к нам хорошо относится, должно будет пройти столько же лет их мучений, сколько они мучили нас, если не больше. Поэтому, ребятки мои, в обозримом будущем моей жизни, вашей и ваших детей и внуков, здесь ничего хорошего не будет.

Виктор долго слушал рассказ Иче и узнал много интересного. Ему постелили на втором этаже, в гостевой комнате с балконом. Впервые за долгие годы он лег на мягкую, не казенную кровать и заснул блаженным сном. В девять утра его разбудил Шолом. Они позавтракали вместе с Иче, и впервые за многие годы Виктор помолился в доме дяди. Он так отвык от дома и семейных разговоров! Виктор чувствовал, что ему приятно общаться с Ханой, женой Шолома. И осознавал, что ему тоже бы хотелось иметь свою жену и свою семью.

Шолом и Виктор организовали своего рода разведку для того чтобы не быть застигнутыми врасплох погромщиками. На подступах к городу у всех основных дорог сидели иx люди и следили за подозрительными группами солдат, дезертиров и бандитов, входящих в город. И вот во вторник вечером прибежал гонец, худощавый парнишка лет пятнадцати, и сообщил о том, что в город через полчаса войдет отряд из двадцати вооруженных винтовками солдат, в шинелях без знаков различия.

– Спасибо тебе, Изя. Иди домой. И спрячься с сестрами и мамой в погребе. А этих мы достойно встретим.

«Жалко Виктор уехал к родне… Будет жалеть потом, что пропустит все самое интересное», – подумал Шолом.

Оповещены были уже все люди из отряда Шварцбурда. Он приказал ждать врага у самого въезда в город. Десять человек он спрятал с одной стороны обочины, десять – с другой. За пригнанным ранее обозом расположил еще пятерых. Встречал он их сам, переодевшись в отцовский лапсердак и его же ермолку. Под длинными полами черного шелкового лапсердака в карманах врезались в его ноги островатые барабаны заряженных и смазанных револьверов. За ним, также переодетыe в одежду религиозных евреев, стояли его ребята.

Ждать пришлось недолго. Появились опухшие, красные морды солдат.

– Стояти, жидва! – крикнул один из них Шолому.

– Стояти, жиди пархаті! Сюди йти, я сказав… Сюди, виблядок жидівський[128]!

Шолом подмигнул своим друзьям, театрально опустил голову вниз и сделал вид, что испугался… Он сутуло согнул спину и застыл на месте.

Солдатня медленно подходила. Кто-то из них лузгал семечки, кто-то что-то жевал. Ободранные, грязные, наглые морды приближались.

– А, ну сюди бігом, жідяра! Ти чо глухий? Щас я тобі твої пейси з коренем вирву[129]!

Шолом поднял глаза и вызывающе улыбнулся солдату. Гневом блеснули его глаза.

– Чего пану треба? – спросил он по-украински.

И сам же и ответил:

– До могілы не далече! И поховаємо, як собаку, не гірше[130]…

Солдат от удивления вытаращил глаза и полез за шашкой.

– Ах ти, жид пархатий, та я тебе навпіл розрубаю! Ми всіх вас порубав, жідское насіння! Я ті…[131]

Шолом громко свистнул. И вытащил из карманов два черных револьвера. Его друзья тоже достали оружие.

С двух сторон обочины дороги и из-за обоза вышли вооруженные винтовками люди.

– Пан хоче повоювати з євреями? Це можна. Цар Давид любив воювати з ворогами євреїв. Але, тільки він їх не прощав. Він їх усіх вбивав[132].

Солдаты ошарашено и испуганно