Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

— Продолжайте, — распорядился епископ, облизывая губы.

И в этот самый миг на верху лестницы появилась голова Адама, его подбородок оказался точно на уровне каменного края могилы святого. Мне тут же вспомнилась голова Иоанна Крестителя.

— Что ж, — сказал он, нарушив иллюзию. — Внизу чисто.

— Кто этот… человек? — вопросил член городского магистрата Ридли-Смит. — Он не имеет права находиться внизу. Кто дал ему разрешение?

— Мы дали, — ответил епископ. — Может, вы припоминаете…

Но член городского магистрата Ридли-Смит уже не слушал. Его лицо стало похожим на одну большую грозовую тучу.

— Пойдем, Мартин, — прорычал он и неловко отступил от дверного проема.

Мартин, четвертый рабочий, тот Мартин, который все время молчал, который не обмолвился ни словом с тех пор, как я его впервые увидела, сказал бесцветным дерганым голосом:

— Теперь все кончено.

Три слова. Но их оказалось достаточно, чтобы в моем мозгу вспыхнул фейерверк, распространяя огни и искры во всех направлениях.

Этот голос! Я его уже слышала. Но где?

Мой слух никогда не подводил меня в прошлом, и я ожидала, что он не подведет меня и сейчас.

Я мысленно проиграла слова мужчины: «Теперь все кончено».

В глубине моего мозга что-то щелкнуло, и я услышала этот самый голос, говорящий: «Петр Ильич Чайковский… Франц Шуберт… «Лебединое озеро»… «Смерть и дева»…» Тот самый голос, который доносился из спрятанного громкоговорителя в комнате Джослина в Богмор-холле!

Бенсон!

Этот молчаливый рабочий — сторож Джослина! Он был здесь с самого начала и шпионил, когда вскрывали могилу святого Танкреда!

Когда я мельком увидела часть его лица на лестнице, я сразу поняла, что где-то его видела, но не могла вспомнить где. Разумеется, это было здесь, в склепе, где его безмолвное незаметное присутствие в тени не привлекало внимания.

Теперь он уходил из каменного помещения, шаркая следом за своим хозяином.

И как будто чтобы подтвердить то, что я и так знала, Томми сказал:

— Пока, Бенсон.

— Ну что ж, — вмешался епископ. — Я предлагаю продолжать. Уже поздно. Завтра Пасха. У нас осталась лишь пара часов и еще много работы. Пожалуйста, сообщите мне, когда останки извлекут, мистер Гаскинс, и мы приготовим оссуарий.

И он тоже удалился.

Адам забрался на край камня и уселся, болтая ногами в дыре.

Откуда-то снизу раздался грохот дерева, и лестница застучала о каменные края.

— Привет! — окликнул Адам, глядя в дыру. — В могиле кто-то шевелится.

Лестница снова дернулась, и появилось красное лицо, измазанное грязью и удивившееся при виде нас.

Это был сержант Грейвс.

— А вот и вы, шеф, — сказал он инспектору Хьюитту, освещая фонарем путь, по которому пришел сюда. — Этот туннель и правда ведет отсюда на церковное кладбище.

Блестяще, — хотела сказать я, но придержала рот на замке. Очевидно, что вторая ветвь туннеля, та, по которой я не пошла, ведет в настоящую могилу святого Танкреда.

Сержант слез с лестницы и уселся на краю ямы рядом с Адамом, смахивая грязь с одежды.

Инспектор кивнул, его лицо не выражало никаких эмоций. Он не произнес того, что наверняка было у него на уме: что марш-бросок сержанта по туннелю, словно пылесос, наверняка стер все следы грабителей.

Но и следы моей разведки тоже, так что я решила ничего не говорить. Возможно, инспектор вообще не знает о «Сердце Люцифера». И епископ с канцлером тоже.

Однажды я слышала пословицу: «Не буди лихо, пока сидит тихо».

Придержу-ка я язык за зубами. Да не скажет никто и никогда, что Флавия де Люс — болтушка.

Но что это? Инспектор Хьюитт поймал мой взгляд и движением головы в сторону и закатыванием глаз посылал мне послание, ясное, как газетные заголовки. НАВЕРХ, говорило оно. НЕМЕДЛЕННО.

Мы мило прогуливались по длинной траве в задней части кладбища, инспектор и я.

— Твои отпечатки повсюду в этом туннеле, — сказал инспектор, указывая на оживленную гробницу Кассандры Коттлстоун.

Я изобразила удивление и затруднение. Легко заметить, что куча людей носит легкие парусиновые туфли на резиновой подметке.

— Не утруждайся, — добавил он. — У нас есть отпечатки твоих ног в документах. И отпечатки пальцев тоже.

— Что ж, — сказала я. — Это долгая история. В трубу органа угодила летучая мышь, и я пыталась выяснить, как она попала в церковь. Я боялась, что у нее бешенство. Не хотела, чтобы с Фели что-нибудь случилось. Она помолвлена и собирается замуж, знаете ли, и я опасалась…

Я попыталась разыграть спектакль под названием «содрогания и всхлипывания», но не получилось.

Проклятие! Я всегда могла пустить слезу в случае необходимости. Что, черт побери, со мной произошло? Я становлюсь черствее? Вот что значит двенадцать лет?

— Очень похвально, я уверен, — заметил инспектор. — И что ты обнаружила в кроличьей норе?

Поскольку слезы меня подвели, я решила поразить его подробностями.

Я зачастила, и довольно честно:

— Туннель ведет от гробницы Коттлстоун в место, где я обнаружила тело мистера Колликута. Было еще одно ответвление, но я туда не ходила. Есть камень, который можно сдвинуть с помощью железных ручек. Вот как они его туда принесли. Его убили внутри органа и принесли туда либо через гробницу, либо через кладбище и туннель. Судя по отпечаткам ног, которые были там до моих, я подозреваю, что убийца не один человек.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался инспектор.

— Нет, — откровенно солгала я.

Как я могу рассказать ему о мисс Танти, или Безумной Мег, или о Джослине Ридли-Смите, или о миссис Баттл, или даже об Адаме и «Сердце Люцифера»?

Как я уже говорила ранее, надо же дать ему возможность хоть что-то обнаружить самостоятельно. Это честно.

— Флавия…

Я люблю, когда он произносит мое имя.

— Ты должна помнить, что на свободе опасные убийцы.

Мое сердце заколотилось.

Опасные убийцы на свободе! Это слова, услышать которые мечтает каждый сыщик-любитель. С тех пор как я впервые услышала их по радио, когда их произнес Филип Оделл в «Деле о пропавших мраморных шариках», я жаждала, чтобы кто-то сказал их мне. И вот оно! «Опасные убийцы на свободе!» Мне хотелось пожать инспектору руку.

— Да, — отозвалась я. — Знаю. Буду осторожна.

— Это не просто вопрос осторожности. Это дело жизни и смерти.

«Дело жизни и смерти!» Еще одна великая фраза! Вероятно, еще более великая, чем «опасные убийцы на свободе».

Чаша преступлений переполнена, — подумала я.

— Флавия, ты меня не слушаешь.

— Слушаю, инспектор, — уверила его я. — Просто думала о том, как благодарна вам за предупреждение.

— Ты должна держаться от церкви как можно дальше. Понимаешь?

— Но завтра же Пасха!

— Можешь посещать ее со своей семьей. Все.

Все? Меня отсылают? Выгоняют, словно горничную, которую поймали на том, что она сунула нос в хозяйский шерри?

Он уже уходил прочь по высокой траве, когда я додумалась его окликнуть:

— Инспектор, как миссис Хьюитт?

Он не остановился и не обернулся. На самом деле он даже не замедлил шаги.

Явно он меня не услышал.

24

Не спрашивайте меня откуда, но, проезжая на «Глэдис» мимо каменных грифонов на воротах Малфорда, я знала, что что-то не так.

Трудно объяснить, но было такое ощущение, что между ударами сердца дом куда-то исчезает, словно невидимый художник то стирает его, то рисует заново.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного.

Казалось, каштановая аллея никогда не кончится. Чем усерднее я крутила педали, тем медленнее, казалось, приближалась.

Но наконец я открыла входную дверь.

— Привет! — окликнула я, будто путник, неожиданно наткнувшийся на ведьминский домик посреди леса, будто я не живу здесь всю свою жизнь. — Привет! Кто-нибудь дома?

Разумеется, ответа не было.

Они, скорее всего, в гостиной. Они всегда в гостиной.

Я побежала в западное крыло, стуча ногами по коврам.

Но гостиная пустовала.

Я удивленно стояла в дверях, когда за моей спиной что-то стукнуло.

Должно быть, звук донесся из отцовского кабинета, одной из двух комнат Букшоу, доступ в которые был запрещен. Второй был будуар Харриет, который, как я уже говорила, отец сохранял как мемориал, где каждая бутылочка из-под духов, каждая пилка для ногтей и пуховка оставались точно в том виде, как они были, когда она покинула дом в тот последний день.

В будуар нельзя входить ни при каких обстоятельствах, а в кабинет отца можно входить только по его распоряжению.

Я постучала и открыла дверь.

Доггер с удивленным видом поднял глаза. Неужели он не слышал, как я бежала по вестибюлю?

— Мисс Флавия, — произнес он, откладывая альбом с марками, который упаковывал в коробку.