Право безумной ночи - Алла Полянская

— Это все, что ли? Оль, воробей — и тот бы склевал больше. Может, десерт?

— Потом. Налей мне сока, пожалуйста.

— С печеньем. Оля, прошу тебя. Ну, одно!

Жую печенье, запивая соком. Вкуса еды я не почувствовала, хотя голова уже не болит и тошнота отступила. Видимо, лечат меня все-таки со знанием дела. Но мне важно, чтобы вылечили моих детей, а я уж как-то сама справлюсь, не в первый раз.

— Оль, ты ничего не хочешь мне сказать?

— Не сейчас. Я думаю, Валера, не мешай мне.

— Ладно.

Не знаю, парень, могу ли я тебе доверять — но одна я это дело не проверну, по крайней мере, так, чтобы никто не заметил. А это значит, что мне в любом случае придется кому-то довериться, но дело в том, что доверяю я только своим детям, а именно их я в это впутывать не хочу, ни под каким видом. Звонить Артуру я тоже не хочу — он поможет, конечно, но он также вполне способен, не моргнув глазом, предать меня просто потому, что ему это будет зачем-то нужно, при этом считая достаточным оправданием фразу, уже услышанную мной сегодня от киллера: ничего личного.

Но как раз эта фраза способна взбесить меня нешуточно. Ведь что ж это получается, граждане! Человек делает ужасные вещи, но при этом считает, что раз это просто бизнес, то оно и ничего, прокатит. А как по мне, то если человек делает нечто неприглядное от обиды или со злости, это еще как-то можно понять — нет, его поступок не становится приемлемым, конечно, но хотя бы понять можно. А когда вот это «ничего личного» — значит, перед тобой такая сволочь, что и помыслить невозможно. Поскольку деньги для этой особи важнее всего на свете, важнее даже самоуважения. Хотя вряд ли такие граждане мыслят подобными категориями. Но когда я слышу вот это — «ничего личного», то впадаю в буйство. И последствия, как правило, бывают неутешительными для гражданина, у которого «ничего личного».

Я засыпаю, но и во сне думаю о том, что мне обязательно нужно попасть в квартиру киллера, и сумку его осмотреть более предметно, и кто-то же когда-нибудь позвонит на его телефон, а если не позвонит, то надо ждать следующего охотника за головами, у которого ко мне тоже не будет ничего личного, и этот, новый, возможно, просто пристрелит меня и мальчишек из винтовки с оптическим прицелом, учитывая, что его коллега отчего-то не вышел на связь. И времени у меня нет, а еще охранники у палаты. Выйти надолго, чтобы они не заметили, я не смогу. А прыгать со второго этажа… Даже веревки нет, чтобы спуститься, а уж обратно подняться я не смогу ни за что.

Ладно, мне придется довериться своему новому приятелю, все равно выбора нет. Просто буду начеку — и все, а там как Бог даст.

12

— Оль, ты вот так взяла и просто его здесь зарыла?

— А что мне нужно было с ним делать? Смотри, до чего удачно получилось: лежит теперь в куче угля, тлеет потихоньку и никому не мешает. Если эту кучу никто не станет тревожить, а причин для этого нет, то он пролежит здесь до Страшного суда, и архангел Гавриил или кто-то другой из этой крылатой братии, вострубив, немало удивится, глядя на его перемазанную в угле морду лица. К тому же я сэкономила государственные средства — полиция десятые сны видит, вместо того чтобы носом землю рыть в поисках того, кто убил эту сволочь. А сколько людей останется в живых благодаря тому, что этот милый мальчик обрел наконец покой!

— Чудовищная риторика.

— Ага. Посвети мне фонариком, я должна обыскать его сумку.

Пистолет и обоймы я распихиваю по карманам джинсов, которые принес мне Валерий, — в машине разберусь. Мы вылезли в окно, спустив вниз веревку, и Денька вздохнул нам вслед — он понимает, что нужен нам в тылу на случай, если заглянет медсестра. Скажет, что я в туалет пошла, если что.

— Смотри, какие-то флаконы.

— Не трогай, Оль, есть вещества, убивающие через кожу.

— Да знаю я. Ладно, давай просто оставим это барахло пока здесь, потом разберемся. Идем, что ли, не ровен час — услышит кто, что мы здесь ошиваемся.

— Да кто услышит, здесь хоть из пушки стреляй.

Мы вынули стекло в подвальном окне — оно и было уже разбито, но решетка, закрывающая окно, держала его, а Валерий аккуратно толкнул решетку внутрь, и стекло само упало ему в руки.

— Потом болты на место поставлю, и видно не будет.

Мы выбираемся из подвала, оставив там одежду, в которой находились в палате. Полночь, больница спит, только приемный покой живет какой-то своей жизнью: приезжают и отъезжают машины, гремят каталки, слышны голоса — но это в торце длинного нового здания больницы. А здесь, где мы, — старый корпус, построенный еще при царе Горохе и соединенный с новым корпусом длинным переходом. В конце этого перехода как раз мы и есть. Темно, никто не видит, как мы вылезли через окно и, пройдя вдоль стены, нырнули в темноту больничного парка.

— Где ты машину припарковал?

— Недалеко. Оль, это авантюра!

— Я не буду сидеть и ждать, когда кто-то снова явится добывать мой скальп — и ладно бы только мой, в чем было бы еще полбеды, но мои дети в опасности, а это все меняет, Валера!

— Я понимаю.

— Ну, тогда и не гунди. Я хочу понять, что происходит вокруг меня, и неважно, сколько трупов я зарою при этом в угольной куче. Я жила себе тихо-мирно, работала, детей растила, никого не трогала — и не понимаю, с чего бы мне сейчас нужно изображать хрупкую жертву только потому, что тебя коробит моя риторика и мои поступки!

— Оль, меня не коробит. Я просто удивлен, насколько прытко ты все это обставила.

— Так получилось, что ж.

— А полицию вызвать нельзя было?

— Пока они доехали бы, ублюдка бы уже и след простыл, поминай, как звали, а полиция принялась бы носиться здесь, как слон в посудной лавке, и вспугнула бы его. Иди тогда знай, что бы он отколол и где вынырнул в следующий раз, к мальчишкам круглосуточную охрану приставить, что ли? А так — смотри, до чего удачно все получилось: и волки сыты, и останки коз никому глаза не мозолят. Валера, ты либо как-то переживешь тот факт, что я убила человека, либо нет!

— Ведь не в первый раз убила, как я понимаю…

— Ага. И что?

— Да ничего. Оль, это никак принципиально не меняет моего к тебе отношения, просто узнаю тебя с другой стороны.

— Смотри, у меня еще много сторон, Валера. Задолбаешься узнавать.

Хмыкнув, он достает из кармана ключи от машины, пискнула сигнализация, и я невольно сжалась — последний раз, когда я слышала такой писк, машина взорвалась, похоронив под обгоревшими обломками мою жизнь. Ну, то, что от нее осталось.

— Чья машина?

— Моя, — Валерий заводит двигатель, включаются фары, выхватывая из темноты больничный забор. — У меня их три — нет, теперь уже две, так что можем спокойно кататься. Адрес уточни, пожалуйста.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});