То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

Глядя на лица преподавателей и членов ГЭК, можно было предположить, что никто из них не воспринимал дежурную речь завкафедрой истории России всерьез. Выступающий между тем думал, что он говорит именно то, что и нужно говорить.

Он сделал паузу, почесал затылок, пошарил в полупустой голове, думая, что же еще сказать, и продолжил:

– Непонятно мне вот только одно: студентам создали все условия для занятий, с ними занимались по практическим навыкам опытные преподаватели, а оценки у некоторых студентов не блестящие.

– Не у некоторых, – заметил с места профессор Файзуллин.

– Мы уже прикинули, и получается, что в среднем на кафедре практических навыков оценка более чем на балл ниже, чем в клинике, – сказал заместитель декана.

– Я тоже обратил внимание на ножницы: у трех студентов по практическим навыкам в клинике пятерки, а здесь двойки. Почему это происходит, лично для меня загадка, – сказал профессор-рентгенолог.

– Кто еще хочет высказаться? – спросил заместитель декана и искоса посмотрел на меня.

И для него, и для декана, и для шефа, и для руководства института я заблудшая овца, писатель, на мне клеймо – я не раз выносил из избы мусор. Учтиво говоря, я никого из профессоров в своих произведениях не возвеличиваю. В отместку в клинике РКБ главный врач дал указание: мне больных не показывать – не дай бог я что еще подгляжу и в очередной раз предам гласности. Если раньше заместитель главного врача часто просила меня проконсультировать непонятного, сложного в диагностическом плане или тяжелого больного, то с некоторых пор я не слышу от нее звонка. Какое-то время мне еще давали на рецензию истории болезни, с тем чтобы я выступил как рецензент на патологоанатомической конференции. На патологоанатомическую конференцию у нас в клинике не выносятся завальные случаи. Истории с явными врачебными ошибками сразу же прячутся «под стол». А между тем еще в девятнадцатом веке патриарх нашей медицины Н. И. Пирогов писал: «Каждый ученый (врач), в особенности преподаватель, должен иметь своего рода внутреннюю потребность возможно скорее обнародовать свои ошибки для предупреждения других, менее сведущих». Но и во всех историях без исключения, которые «прошли сквозь сито», я нахожу массу грубых врачебных ошибок. Разумеется, обо всем этом докладывается главному врачу. После очередного моего критического выступления, как в адрес патанатомов, так и клиницистов, мне уже перестали давать на рецензию истории болезни.

Патологоанатомические конференции у нас в клинике проходят по принципу: «Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку».

Многие ждали, что скажу при обсуждении я, и мне, не залезая за словом в карман, пришлось выступить.

– Уважаемые члены ГЭК, экзаменаторы, – сказал я, – то, что студенты на экзаменах здесь получили более низкие оценки, чем в клинике – для многих загадка, однако она имеет простую отгадку. Все дело в том, что в клинике студент получает больного в восемь часов утра. Перед ним стоит задача собрать у больного анамнез и после обследования поставить диагноз. Экзамен начинается в девять и длится около трех часов. Поэтому студенту самое малое на подготовку дается час, а студенты, которые сдают больного в конце экзамена, имеют на подготовку более трех часов. За это время пронырливый студент зайдет в ординаторскую, ознакомится с историей, спишет в тетрадку клинический диагноз и назначенные больному лекарственные препараты, прочитает по учебнику про заболевание, которым страдает его больной, проштудирует, как перкутировать границы сердца, если у него сердечный больной, проконсультируется у товарища – после этого даже самый несмышленый студент, но обладающий даром речи, что-то скажет экзаменатору, а это у нас уже четверка. А задайте ему по его же больному дополнительный вопрос, он сразу – рот на замок. Кроме того, у экзаменаторов и членов ГЭК негласная установка: не ставить на экзаменах двойки. Если кто-то перешагнет этот психологический рубеж, то станет белой вороной. Чтобы объективно выявить у студента знания по практическим навыкам, надо его, как это делается за рубежом, поместить один на один с больным на пятнадцать минут в отдельную комнату и посмотреть, что он будет делать. Иными словами, у нас в клинике имитация экзамена. Здесь же, на кафедре практических навыков, при балльной оценке у некоторых экзаменаторов нет психологического барьера перед двойкой, а у студента ограничена возможность прошпаргалить. Он получает билет и сразу отвечает. Итоговая оценка, полученная им на кафедре практических навыков, в большей степени отражает его знания, хотя и здесь мы завышаем оценки.

– Ну, это несбыточные фантазии. Кто у нас в клинике предоставит во время экзаменов отдельную комнату студенту, да еще с наблюдением. К тому же при этом экзамен затянется до позднего вечера. Да и вообще, нечего разводить лишнюю канитель. Раз студент проучился шесть лет, то по логике должен получить диплом, – сказал заместитель декана.

– Экзамен на кафедре практических навыков показал, – продолжил я, – что мы по самым скромным оценкам выпускаем не менее десяти процентов студентов, которых вообще нельзя допускать к больным даже в качестве фельдшеров и медсестер. Уровень интеллекта у них такой, что их ничему в медицине нельзя обучить, а раз так, то государственная экзаменационная комиссия должна написать ректору университета, как председателю приемной комиссии, петицию о недопустимости приема в университет неспособных к учению абитуриентов. Приемная комиссия – вот где собака зарыта. В медуниверситете вообще не должно быть коммерческих студентов. Мало того, что многие из этих студентов сами не учатся, они расхолаживают других. Ведь на прием к большинству докторов, которые получают у нас диплом, мы сами не пойдем. У нас в лучшем случае в каждой группе обучается два-три студента, из которых получатся хорошие доктора. Не зря же за рубежом не признается наш диплом.

Конечно же, я сказал далеко не все, что бы мог еще сказать. Я не люблю публично выступать, не получая в ответ отклика.

Воцарилась тишина. Члены госкомиссии – профессора и экзаменаторы – искоса посматривали на меня, словно я сказал что-то неприличное, и никто меня не поддержал, ибо люди у нас, как написал Лев Толстой в «Исповеди», «более возлюбили тьму, нежели свет, потому, что дела их были злы. Ибо всякий, делающий худые дела, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличались дела его». Эту истину Л. Н. Толстой позднее нашел и в Писании.

20

Пока я говорил, заместитель декана слушал меня с гримасой на лице и в очередной раз думал о том, что я в университете, если не заблудшая, не примкнувшая к стаду овца, то – случайный человек. Кстати сказать, у нас в университете время от времени случайные люди появляются, и от них при очередном переизбрании избавляются.

Был лет восемь назад на кафедре рентгенологии доцент Амиров. Он был мужественный человек и неоднократно на открытых ученых советах выступал, даже на ректора руку поднимал, правду-матку искал. Так его на очередном переизбрании и прокатили, хорошо еще, что он устроился работать рентгенологом в тубдиспансер. А со мною сложнее. Я ведь могу про университет роман написать. В этом смысле я в первую очередь очень благодарен шефу и подобным ему, благодарен за то, что он, как никто другой, постоянно своими деяниями питает мое творчество.

Впрочем, если этот мой опус опубликуют, то я не буду работать в университете. Когда настало время моего очередного переизбрания на следующий пятилетний срок, шеф мне сказал: «Ректор не будет на должность доцента, которую ты занимаешь, объявлять конкурс. Будешь работать по приказу». Теперь я каждый год, вот уже несколько лет в сентябре пишу на имя ректора заявление с просьбой принять меня на работу. Иначе говоря, работаю на птичьих правах.

– Я поговорил со студентами, – сказал заместитель декана. – У них к некоторым кафедрам имеются претензии: в частности к кафедре госпитальной терапии. Перед экзаменами студентам дали список вопросов, который разнится с вопросами билетов. В списке нет вопроса про кардиогенный шок, а в одном билете он есть.

– По положению о госэкзаменах студентам вообще не следует давать вопросы билетов. Это нарушение. К тому же этот принципиальный вопрос имеется и на экзаменах по теоретической части и студенты должны его знать, – заметил заведующий кафедрой практических навыков. Тем, как прошли экзамены на его кафедре, он был доволен. Организация экзамена превзошла ожидания. «А уж почему студенты получили плохие оценки – над этим пусть ломают голову клиницисты и начальство», – думал он.

– Кардиогенный шок – этот вопрос мы подробно разбираем на практических занятиях. Кроме того, на эту тему студентам была прочитана на шестом курсе лекция. Вопросы по кардиогенному шоку включены в контрольные тесты, на которые студенты отвечали перед госэкзаменами. Поэтому если студенты не знают ответ на этот вопрос, то коль физиономия крива – кафедра не виновата, – сказал Салават Зарифович.