Люди и Я - Мэтт Хейг

70. Проблема не в тебе, а в остальных. (Поверь, это действительно так!)

71. При любой возможности выходи гулять с Ньютоном. Ему нравится выбираться из дома. И он чудесный пес.

72. В большинстве своем люди мало о чем размышляют всерьез. Они существуют, думая только о своих потребностях и желаниях. Но ты к ним не относишься. Будь осторожен.

73. Никто тебя не поймет. Но — по большому счету — это не важно. Важно, чтобы ты сам себя понимал.

74. Кварк — не самое малое из сущего. Сожаление, которое приходит на смертном одре, — что не работал усерднее, — вот что самое малое. Ибо там его не будет.

75. За вежливостью часто прячется страх. Доброта — это всегда отвага. Забота о других делает тебя человеком. Заботься о других, будь человечнее.

76. Мысленно переименуй каждый день в субботу. А работу назови игрой.

77. Когда смотришь новости и видишь других людей в беде, не думай, что не можешь помочь. Но знай: сидя перед телевизором, точно никак не поможешь.

78. Каждое утро ты встаешь и выбираешь. Сначала — что надеть, потом — каким быть. Выбирай с умом.

79. Леонардо да Винчи не был одним из вас. Он был одним из нас.

80. Язык многозначен. Любовь однозначно правдива.

81. Поиски смысла жизни не приносят счастья. Смысл — лишь третья штука по важности. В первую очередь нужно любить и жить.

82. Если что-то кажется тебе уродливым, присмотрись внимательней. Уродство — это просто неумение видеть.

83. Кто над чайником стоит, у того он не кипит. Это все, что тебе надо знать о квантовой физике.

84. Ты больше, чем сумма твоих частиц. А это ведь немалая сумма.

85. Темные века не закончились. (Но маме не говори.)

86. Хорошо относиться к чему бы то ни было — это оскорбление. Люби или ненавидь, третьего не дано. Будь пылким. С прогрессом цивилизации прогрессирует эпидемия безразличия. Это болезнь. Укрепляй свой иммунитет искусством. И любовью.

87. Темная материя нужна, чтобы галактики не распадались. Твой разум есть галактика. Тьмы в нем больше, чем света. Но только свет придает смысл ее существованию.

88. Другими словами: не убивай себя. Даже когда тьма непроглядна. Всегда помни, что жизнь не стоит на месте. Время есть пространство. Ты движешься в этой галактике. Дождись, и увидишь звезды.

89. На субатомном уровне все очень сложно. Но ты живешь не на субатомном уровне. Ты вправе упрощать. Если не будешь этого делать, сойдешь с ума.

90. Знай: мужчины не с Марса, а женщины не с Венеры. Не увлекайся категориями. В каждом есть все. Каждый элемент огромной звезды есть внутри тебя, и каждая личность, которая когда-либо существовала, борется в театре твоих мыслей за главную роль.

91. Тебе повезло, ты живешь. Глубоко вдохни и ощути радости жизни. Не принимай как должное ни одного лепестка цветка.

92. Если у тебя будут дети и одного ребенка ты будешь любить сильнее, чем другого, постарайся измениться. Дети чувствуют разницу в отношении, даже если она будет величиной в один атом. Одного атома вполне достаточно для большого взрыва.

93. Школа — это ерунда. Но не отмахивайся от нее, потому что уже очень скоро ты поймешь ее суть.

94. Ты не обязан быть ученым. Ты вообще не обязан кем-то быть. Не нужно ничего из себя строить. Прислушивайся к своим чувствам и не переставай искать, пока не поймешь, что нашел свою стезю. Возможно, так и не найдешь. Возможно, ты — дорога, а не пункт назначения.

95. Береги мать. И попытайся сделать ее счастливой.

96. Ты хороший человек, Гулливер Мартин.

97. Я люблю тебя. Помни об этом.

Очень короткие объятия

Я набил сумку вещами Эндрю Мартина и ушел.

— Куда ты поедешь? — спросила Изабель.

— Не знаю. Найду какое-нибудь место. Не волнуйся.

У нее был такой вид, словно она все-таки будет волноваться. Мы обнялись. Мне хотелось услышать, как она мурлычет мелодию из «Кинотеатра „Парадизо“». Хотелось, чтобы она рассказала мне об Альфреде Великом. Чтобы сделала мне бутерброд или выдавила крем на ватный диск. Хотелось послушать, как она делится тревогами о работе и Гулливере. Но она не станет. Не сможет.

Объятия закончились. Ньютон, сидевший у ног Изабель, смотрел на меня грустными-прегрустными глазами.

— Прощай, — сказал я.

И зашагал по гравию к дороге. Где-то во Вселенной моей души упала пылающая животворная звезда и начала образовываться очень, очень черная дыра.

Меланхоличная красота заходящего солнца

Иногда труднее всего оставаться человеком.

Майкл Франти

Главное в черных дырах — это, конечно, их четкость и опрятность. В черной дыре не бывает беспорядка. Все разрозненные фрагменты, которые пересекают горизонт событий, вся попадающая внутрь материя и излучение сжимаются до самого что ни на есть компактного состояния. До состояния, которое можно назвать «абсолютное ничто».

Другими словами, черные дыры дают ясность. Вы теряете тепло и огонь звезды, но приобретаете мир и порядок. Полную сосредоточенность.

Иначе говоря, я знал, что делать.

Я останусь Эндрю Мартином. Так хотела Изабель. Понимаете, она не хотела поднимать шума. Не хотела скандала, поисков пропавшего без вести, похорон. Поэтому, делая то, что казалось мне оптимальным, я снял на время небольшую квартирку в Кембридже, а потом разослал резюме во все уголки планеты.

В конечном итоге меня пригласили в Штаты, в Стэнфордский университет. Переехав туда, я работал как мог, не содействуя при этом углублению математического знания, способного привести к скачку технического прогресса. Я даже повесил себе в кабинете плакат с портретом Альберта Эйнштейна и одним из его знаменитых высказываний: «Технический прогресс подобен топору в руках патологического преступника».

Я не упоминал о гипотезе Римана, кроме случаев, когда убеждал коллег в принципиальной невозможности ее доказать. В первую очередь ради того, чтобы у воннадориан больше никогда не возникало причин являться на Землю. Но, кроме того, Эйнштейн был прав. Люди плохо справляются с прогрессом, и я не хотел, чтобы эта планета подвергалась лишним разрушениям. Или причиняла их.

Я жил один. У меня была хорошая квартира в Пало-Альто, и я наполнял ее растениями.

Я напивался, парил высоко в облаках и больно разбивался о камни.

Я рисовал картины, ел на завтрак арахисовую пасту, а однажды пошел в артхаусный кинотеатр и посмотрел три фильма Феллини подряд.

Я простудился, заработал себе звон в ушах и съел протухшую креветку.

Я купил глобус и часто только и делал, что сидел и вертел его.

Я чувствовал себя синим от грусти, красным от гнева и зеленым от зависти. Я прочувствовал всю человеческую радугу.

Я выгуливал собаку для пожилой дамы, которая жила этажом выше, но тот пес не мог заменить Ньютона. Я выступал с бокалом теплого шампанского в руках на пропахших потом академических собраниях. Я кричал в лесу, просто чтобы услышать эхо. И каждый вечер перечитывал Эмили Дикинсон.

Я был одинок, но в то же время ценил людей чуть больше, чем они ценили себя. В конце концов, я знал, что можно блуждать по космосу много световых лет и не встретить ни одного человека. Временами я плакал, просто глядя на них, забившись в уголок одной из просторных университетских библиотек.

Иногда я просыпался в три часа ночи и обнаруживал, что плачу без конкретной причины. А бывало, что я сидел в кресле-мешке и смотрел в пространство, наблюдая за взвесью пылинок в солнечном луче.

Я старался не заводить друзей. Чем теснее дружба, тем назойливее вопросы, а мне не хотелось врать. Люди захотят знать о моем прошлом, о месте, откуда я родом, о детстве. Иногда студент или коллега-преподаватель задерживал взгляд на моей руке, где остались багровые шрамы, но лишнего никто не спрашивал.

Счастливое место этот Стэнфордский университет! Все студенты улыбаются и ходят в красных свитерах. Они загорелые и кажутся очень здоровыми для особей, целыми днями просиживающих перед мониторами. Я привидением бродил по шумному внутреннему двору, вдыхал теплый воздух и старался не пугаться масштабов человеческих амбиций вокруг.

Я часто напивался белым вином, и меня считали чудаком. Похоже, здесь никто, кроме меня, не бывал с похмелья. А еще я не любил замороженных йогуртов — серьезная проблема, потому что в Стэнфорде все живут на замороженных йогуртах.

Я покупал себе музыку. Дебюсси, Эннио Морриконе, Beach Boys, Эла Грина. Я посмотрел «Кинотеатр „Парадизо“». Была одна песня у Talking Heads под названием This Must Be the Place, которую я слушал снова и снова, хотя она навевала меланхолию и мучительное желание снова услышать голос Изабель или шаги Гулливера на лестнице.

Еще я читал много стихов, порой с тем же результатом. Однажды я зашел в книжный магазин университетского городка и увидел экземпляр «Темных веков» Изабель Мартин. Я простоял там, наверное, добрых полчаса, читая вслух ее слова. «Недавно разоренная викингами, — декламировал я с предпоследней страницы, — Англия оказалась в отчаянном положении и в 1002 году ответила кровавой расправой над датскими поселенцами. Как показало следующее десятилетие, эти бесчинства обернулись еще большим насилием в виде карательных набегов датчан, увенчавшихся установлением в 1013 году области датского права в Англии…» Я прижал страницу к лицу, представляя, что это кожа Изабель.