Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

на пороге постоялого двора, отвага покинула его, в голове помутилось. Корманец, который бежал за ним, бормотал дрожащим голосом:

– Бери коня и удирай.

За стеной он слышал радостный голос королевы, которая порицала резвость девушек и Ваврина, который задыхался от смеха, а из широких сеней доносился голос челяди и песни девушек-служанок, с которыми они крутили романы.

Неуверенный в себе, наполовину бессознательный, Хинча сперва подскочил к коню и крикнул конюшему:

– Не снимай седла, я сейчас поеду!

Потом он, бледный, вбежал в первую комнату, в которой никого не было, кроме Янка из Конецполя и двоих Щекоцинских. Те, поглядев на него, с его лица прочитали о каком-то несчастье; входя, как пьяный, он споткнулся на пороге.

У весёлых товарищей, которые видели в Хинчи как бы своего вождя, смех замер на устах. Они догадались, что, всегда порывистый, он, должно быть, о чём-то повздорил с войтом или солтысом и, возможно, его убил. Ничего другого предположить не могли.

– Что ты сделал? – воскликнул, подскакивая, Яшко из Конецполя.

Ошалелый Хинча ещё под давлением того, что ему поведал Корманец, громко крикнул:

– Я невиновен! Меня покарал Бог! Я невиновен!

Все его обступили; он заметил, что проболтался и выдал себя. Ему казалось самым лучшим пойти обо всём объявить королеве… но что если Корманец не расслышал? Зачем пугать королеву? Какая же опасность ей могла угрожать? Хинча боялся одного: чтобы в первом порыве гнева их, как мнимых виновников, не замучили.

Таким образом, вместо того чтобы идти дальше, он вернулся назад к порогу, дав знать Яшке и товарищам, чтобы шли за ним. Все вместе они выбежали в сени. Хинча, ничего не говоря, повёл их в сарай, в котором стояли кони.

Он сразу сам подошёл к своему скакуну, оседлал его, подтянул подпруги и убрал от кормушки.

– Что это значит? – воскликнул Яшко из Конецполя. – Говори!

– Что? – сказал вполголоса Хинча. – То, что и вы должны брать коней и мчаться, если не хотите, чтобы вас пытали.

Он приблизился к Яшку.

– Витовт обвинил королеву в том, что изменила ему, а нас – что мы любовники королевы. За нами уже погоня, чтобы бросить в темницу.

Слушатели потеряли дар речь. Шекоцинские, изнеженные юноши, хотя в бою мужества у них было хоть отбавляй, темницы, казни и суда испугались, и бросились, больше ни о чём не спрашивая, к своим коням.

Яшко из Конецполя стоял и не верил своим ушам.

– Ты спятил? Откуда у тебя это? – спросил он.

– Не спрашивай, – крикнул на него Хинча, который впотёмках уже искал стремя и собирался вскочить на коня. – Хочешь, верь… нет, так нет… Если дороги тебе жизнь и здоровье, – беги… предпочитаешь сдаться на милость палачей, – воля твоя. Я, наверно, в Венгрию, в Чехию, к дьяволу поеду, чтобы мне суставы не вытянули. Королева докажет свою невинность, тогда вернусь, если буду жив.

Сказав это и не желая больше разглагольствовать, Хинча, взобравшись в седло, стегнул коня кнутом и тыльной дверью выехал из постоялого двора. Минуту он стоял ошеломлённый, не зная, в какую сторону ехать, чтобы не наткнуться на людей Витовта; немного поколебавшись, он положился на коня, хотя тот возвращался к постоялому двору, и выехал в деревню и по первой тропинке, какую нашёл, направился в лес.

Яшко из Конецполя думал ещё – бежать или остаться, когда оба Щекоцинских уже вывели своих коней и по той же дороге, что и Хинча, исчезли в тыльной стороне. Наконец пришёл в себя и последний из них, вздохнул. Что ему было делать? Он пошёл, грустный, за своей лошадью и, не очень спеша, засуетился около седла.

В это мгновение он услышал цокот копыт, громкие крики и вопросы, где находится постоялый двор королевы.

По русинскому говору догадавшись, что это люди Витовта, Яшко, уже сразу вцепившись в конскую гриву, как можно скорее умчался без седла.

На постоялом дворе ещё царило веселье и девушки королевы, услышав на рынке шум, высунулись из окон, смеясь и совсем не предполагая, что им может угрожать какая-нибудь опасность, когда литовцы уже начали окружать дом.

Оставшиеся каморники и служба королевы выбежали смотреть, что там такое происходит, а стража Витовта, чуть только кого увидела, тут же начала хватать. Почти все были безоружными, никому не пришло в голову, что нужно будет противостоять какому-либо нападению.

Королеву, которая только что села, чтобы отдохнуть, разбудил крик. Она заметила, что уже весь мужской двор был в сенях, а там с криком и дракой связывали её слуг.

Девушки, думая, что это татарское нападение, бежали в испуге. Одна Фемка, более смелая, бросилась навстречу нападающим и узнала слуг Витовта, а во главе их Симеонка Горбуна, полочанина, которого хорошо знала. Она не могла понять ни что они тут делали, ни откуда взялись. С заломленными руками она напала на русина.

– Симеон! – крикнула она. – Что ты присоединился к разбойникам? Это постоялый двор королевы.

Русин поглядел на неё сверху и указал рукой, чтобы шла вон, но Фемка не уступала.

– Симеон, королева!

– А что мне ваша королева? – ответил Витовтов слуга. – Молчи, старая ведьма. Где ваши девки?

Фемка, не в силах уже говорить, смотрела, как связывали Ваврина Зарубу, Петраша Куровского, Краску и кричали, требуя Хинчу.

Услышав свои искажённые имена, они прибежали со слезами спрятаться под крылья королевы, которая, бледная от гнева, вышла навстречу Симеону. Это нападение было для неё непонятным.

– Что это значит? – воскликнула величественно королева. – Как ты смеешь применять силу под моим боком?

Ей не хватало слов. Симеон стоял перед ней, вытянувшись, даже не поклонился.

– У меня приказ короля Ягайллы и моего господина, великого князя, чтобы ваших каморников и двух девок Щуковских взять под стражу. Силой, мощью, а взять их должен.

Из другой комнаты послышались раздирающие крики.

Неподвижная, дрожащая, бледная Сонька искала глазами Фемку, свой рассеянный двор. Никого не было. Только из сеней доходили крики, в которых она различала голоса Ваврина, Петраша, Краски, связанных и избиваемых литвинами. Участие этих людей наводило её на мысль, что Витовт был исполнителем этого и что это нападение было нацелено на неё.

С панской гордостью она иронично поглядела на Симеона.

– Небось, ты и меня пришёл забрать в неволю, – воскликнула она, – ну, тогда забирай и меня с ними.

Симеон покачал головой.

– Выдайте мне Щуковских, – прибавил он. – Мне приказали отдать в тюрьму и под стражу каморников.

Более длительный разговор с палачём казался королеве унизительным; хоть дрожала от возмущения и гнева, хоть её душил плач, она с презрением вернулась в другую комнату,