Гоголиана. Писатель и Пространство - Отрошенко Владислав Олегович

Думаю, что ответ на этот вопрос существует.

Одно из главных ощущений, которое русское сознание унаследовало от монголов и от их философии кочевников, это невозмутимое восприятие гигантских пространств.

Именно монголы времен Монгольской империи отличались тем, что без всякого душевного смущения смотрели на пространство мира. Мало того, они помышляли создать некую универсальную империю на всей поверхности Земли. Ни больше, ни меньше. Уже начиная с Чингисхана верховные правители Монголии называли себя в своих грамотах «Императорами Мира». И это был абсолютно осознанный титул. Подразумевались в точном смысле весь мир и все человечество.

Взгляд монголов на пространство был таков, что оно не казалось им непреодолимым, подавляющим, всепоглощающим, роковым. Они спокойно связывали его ямами – конно-почтовыми станциями (отсюда русское слово ямщик) и свободно перемещались по поверхности планеты. Свои пути они измеряли уртонами – расстоянием между двумя ямскими станциями, которое равнялось примерно 30 километрам. При этом горы, реки, пустыни не ощущались ими как серьезные препятствия. 300 уртонов, отделяющих побережье Желтого моря от побережья Адриатического моря, они не считали большим расстоянием. Никакое пространство не приводило их в трепет.

Вот выражения, в которых монгольский император Мункэ угрожал французскому королю Людовику IX в своем письме, отправленном из глубин Азии, из столицы Монгольской империи Каракорума:

«Именем Бога Вседержителя повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным <…> Но если дерзнешь отвергнуть повеление божественное и скажешь, что земля твоя отдаленная, горы неприступные, моря глубокие и нас не боишься, то Всесильный, облегчая трудное и приближая отдаленное, покажет тебе, что мы можем сделать».

Здесь так и напрашивается окончание – «сделать с пространством».

Приблизить отдаленный Париж к Каракоруму силой и проворством монгольской конницы, а затем связать пространство между этими городами прочной сетью ямских станций, по которым передаются, устремляясь в бесконечность, импульсы власти монгольской администрации – эта задача вовсе не казалась ханам трудной или фантастической. В сознании Чингисхана и его потомков – чингизидов существовала не просто идея Великой Монгольской Империи, а идея гомогенного мира, в котором стерты существенные различия между Каракорумом, Парижем, Римом, Москвой, Бухарой, Сараем, Веной.

Мир предоставляет монголам все свое пространство, монголы – миру единые правила жизни и безопасность на торговых путях, в городах, на ямских станциях.

Истоки такого мироощущения, при котором возникает стремление создать однородное по устройству пространство Земли в виде некоей универсальной империи, лежат, вероятно, в религии монголов. Их главное божество носило очень простое и всеобъемлющее название: Монхе-Кеке-Тенгри – Вечное Синее Небо. Небо было везде, куда перемещались монгольские орды – над Сибирью, над Крымом, над южнорусскими степями, над Карпатами, над Адриатическим побережьем. Пространство находилось под небом, и небо было равно пространству. Однородную империю монголы создавали в подражание однородности неба. Монгольская империя и две ее территориальные наследницы – Российская и Советская – были выстроены так, что их государственное пространство, так же как и небо, не предполагало никакого ограничения.

Не берусь утверждать, что всякий русский писатель задавался вопросом, в каком пространстве ему лучше было бы родиться и писать – в гигантской империи, тяготеющей к небесной однородности и абсолютизму, или в маленьком затерянном королевстве, вроде Королевства Бутан в Гималаях, где указом благодушного короля запрещены политические партии, телевидение и химические удобрения (условия почти идеальные для души и тела)

Но не подлежит сомнению, что в России сознание писателя на протяжении нескольких веков переживает три момента, связанных с государственным пространством:

1. Постоянное изменение размеров страны

2. Непреодолимость пространства, занятого государством

3. Неопределенность очертания государственных границ

Всего 100 лет назад самый авторитетный в стране энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона описывал пространства России в таких выражениях:

«Самою восточною точкою России является мыс Дежнев в Беренговом проливе – географические координаты этого мыса до сих пор обстоятельно не определены, а имеющиеся более или менее расходятся между собою».

Вот другая цитата из того же словаря:

«Северная морская граница Российской Империи до сих пор не может быть определена с достаточной точностью, так как на всем ее протяжении многие берега на картах нанесены лишь приблизительно».

Речь идет о границе длиной во множество тысяч километров. Надо заметить, что в энциклопедической статье нет ни малейшей критической ноты по поводу этой тотальной неопределенности параметров государства. Напротив, здесь ощущается привкус гордости или, быть может, веселого отчаяния, которое как бы говорит нам: пространство страны столь обширно, что устанавливать его точные границы и пределы – занятие тщетное и почти бесполезное.

Словарь Брокгауза и Ефрона начал выходить в ту эпоху, когда границы России еще продолжали изменяться в сторону их расширения – до бывших пределов Монгольской империи.

Если применять здесь термины современной космологии, то эта эпоха началась с Большого Взрыва, который произошел в сингулярной точке, называвшейся Московским княжеством. Взрыв случился в XVI веке – как раз вскоре после того, как окончательно распалась западная часть Монгольской империи – Золотая Орда, в состав которой входила Московская Русь. Рсширение восстанавливало именно границы монголосферы. Оно охватило сначала Казанское ханство, потом Астраханское ханство, а затем обнаружились самые показательные последствия Большого Взрыва. Без ведома царя небольшое войско казаков во главе с Ермаком покоряет Сибирь и преподносит Ивану Грозному право на владение огромными территориями к востоку от Урала.

В последующие три века расширение продолжалось безостановочно – во все стороны света. К тому времени, когда Петр I принял в 1721 году титул императора, империя уже достигла невероятных размеров – около 10 миллионов квадратных километров. Но монгольская воля к пространству, утвердившаяся в русском сознании, не иссякала. В царствование Николая I площадь империи уже составляла более 20 миллионов квадратных километров и распространялась на три континента – Европу, Азию и Северную Америку.

Русский писатель и пространство

Одним из первых среди русских писателей, кто испытал на себе весь ужас этого экспоненциального расширения имперского пространства, был Пушкин. Именно он ощутил однажды подвижность и неуловимость государственных границ.

Это случилось в 1829 году, в период его поездки в Закавказье, где русская армия под командованием генерала Паскевича вела военные действия против Турции. Пушкин делал путевые заметки, которые опубликовал впоследствии под названием «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». Он был едва ли не единственным русским писателем XIX века, кто никогда не пересекал границу России, – царь не выдавал ему разрешения на выезд. И вот, в этой поездке ему представилась возможность не только увидеть край империи, но и перешагнуть за край. Это было для него таким же немыслимым волшебством, как проникновение за линию небесного горизонта.

Двигаясь по Армении в сопровождении казака, он достиг пограничной речки Арпачай, за которой простиралась территория Турции. При виде этой речки Пушкина охватил приступ счастья. Он мог сию же минуту очутиться за пределами империи, в ином пространстве, поскольку речка была мелководной и пересечь ее не составляло труда. Пушкин пишет: