Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

или подавляет его. Все это есть у человека еще до социального формирования, и это дает нам дополнительные возможности.

Важнейшим ресурсом, который опять-таки явно отсутствует у животных, является человеческая способность к беспристрастности и наше признание того, что пристрастность является этической проблемой. (Блум называет это «ядром зрелой морали».) Эта часть человеческой культуры, однако, не проявляется в поведении младенцев. Младенцы, как и нечеловеческие животные, предвзято относятся к себе подобным. Они предпочитают лица наиболее знакомого расового типа, чем незнакомых; они предпочитают носителей своего языка носителям иностранного языка[214]. Пол Блум заключает: «Аспект морали, которым мы действительно восхищаемся – ее всеобщность и универсальность, – является продуктом культуры, а не биологии»[215].

Какие типы ограниченности должна в особенности преодолеть культура? Бэтсон показывает, что нет никаких внутренних ограничений для эмпатичной заботы о людях, находящихся на большом расстоянии, при условии что их трудное положение описано достаточно ярко[216]. Также человеку не обязательно предварительно испытывать то, что вызывает беспокойство[217]. Однако иные ограничения, весьма вероятно коренящиеся в нашем животном наследии, делают сострадательную заботу не совсем соотносимой с тем, чего требовала бы любая разумная мораль. Во-первых, обеспокоенность чем-либо носит неустойчивый и непостоянный характер, а со временем часто ослабевает и, следовательно, не позволяет поддерживать усилия по оказанию помощи, необходимые для решения старых проблем[218]. Что еще более тревожно, люди часто поступают аморально по своим собственным соображениям в результате сострадания, вызванного эмпатией. Услышав яркий рассказ о трудном положении другого человека, люди в большинстве случаев пренебрегают принципом справедливости, который они сами поддержали, – как в вопросах, связанных с тривиальным поощрением, так и в вопросах жизни и смерти (донорство органов). Они, скорее всего, отдадут предпочтение человеку, историю которого они представили себе, чем кандидатам более достойным, как того требует принцип справедливости, с которым они до этого были согласны[219]. Можно сказать, что у людей есть две системы суждений: система, основанная на воображении и занятии иной перспективы, и система, основанная на принципах[220]. (Это не соответствует хорошо известному в психологии различию между «Системой 1» как неопределенным и квазиинстинктивным набором реакций и «Системой 2» как основанной на осознанном решении. Воображение может включать в себя сознательные усилия, направленные на прояснение; а применение правил может быть рефлекторным и непреднамеренным. Хотя очень часто две эти способности дополняют друг друга (воображение демонстрирует значение случаев, рассматриваемых в соответствии с принципом, для человека), между ними есть различия и даже некоторый конфликт.)

Поэтому мы не должны рассматривать сострадание как некритическую основу общественного выбора. Эмоциональный фундаментализм так же опасен, как и пренебрежение эмоциями. Однако мы также не должны отказываться от содержания сострадания, иначе наши принципы рискуют лишиться значимости и мотивационной эффективности. Мы должны выстроить постоянный и внимательный диалог между живым воображением и беспристрастным принципом, находясь в поиске лучшего и наиболее последовательного сочетания, постоянно задаваясь вопросом о том, что мы имеем право дать тем, чью ситуацию мы представляем себе достаточно ярко и, напротив, насколько нам нужно следовать беспристрастному принципу. И также мы должны очень постараться построить мост от яркого представления единичного случая к беспристрастному принципу, бросая вызов воображению, напоминая людям, что трудное положение, на которое они реагируют в одном живо описанном случае, на самом деле куда масштабнее. Публичная культура сострадания должна быть связана как диалогом, так и мостом.

Обращаясь к нашему животному наследию, мы видим некоторые зачатки моральных ориентиров, поддерживающих справедливые институты; но мы также видим множество ограничений, которые мы должны попытаться преодолеть, и для этого в нашем распоряжении как биологические, так и культурные возможности – по крайней мере, в теории.

VI. НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ЖИВОТНЫМИ: ОТСУТСТВУЮЩИЕ ПАТОЛОГИИ

Думая об этих собаках и слонах и об альтруистичных шимпанзе и бонобо, изученных де Ваалем[221], мы замечаем, что в их мире нет крайне дурных склонностей, которые, очевидно, присутствуют в мире людей. В «Эффи Брист» пес Ролло представляется морально превосходящим существом. В отличие от отца и матери Эффи, он не лишен сострадания к болезни и преждевременной смерти Эффи из-за искаженного суждения о вине, согласно которому «падшая женщина» не достойна родительской любви. Какому нечеловеческому животному пришла бы в голову такая странная идея? Аналогично Лупа и Ремус показали Джорджу Питчеру безусловность любви, которую он не испытал в своем детстве, поскольку он руководствовался суровыми и достойными сожаления представлениями о вине, в частности – религиозной доктриной о том, что больные дети сами виноваты в своей собственной физической болезни из-за моральной несостоятельности. Обладая в общем ценной способностью видеть в себе существ, способных делать выбор, следуя одним склонностям и подавляя другие, мы также способны приписывать другим существам неправильный выбор, и на этом основании мы подавляем наше сострадание. Эта способность размышлять о вине и выборе, как правило, является полезной, необходимой частью нравственной жизни. И все же она может привести к серьезной ошибке.

Иногда все идет не так, потому что люди хотят отгородить себя от требований, предъявляемых другими. Очень удобно, таким образом, обвинять бедных в их бедности и отказываться от сострадания по этой причине. Если мы будем размышлять в таком духе, нам не придется ничего делать с положением бедных[222]. Иногда несовершенные социальные традиции играют деформирующую роль: идея о том, что женщина, занимающаяся сексом вне брака, навсегда запятнана, недостойна дружбы и любви, была важной культурной установкой в Германии XIX века; и именно она мешает Бристам реагировать на страдания своей дочери. Хотя в случае Питчера искаженные суждения в корне своем религиозны, и хотя наши воображаемые нации согласились уважать широкий спектр религиозных и светских всеобъемлющих учений, которыми руководствуются разумные граждане, – доктрина о том, что дурное поведение детей является причиной их физических недугов, конечно же, является необоснованной доктриной. И наши нации имели бы право отказаться от нее через публичную риторику и государственное образование. Очевидно, что на суждение о вине влияет множество искажений, и найти одну-единственную причину этих искажений невозможно.

Наблюдая за миром животных, мы замечаем, что некоторые виды плохого поведения не характерны для животных: геноцид, садистские пытки, этнические чистки. В следующей главе мы рассмотрим их возможные причины. Здесь, однако, следует упомянуть об одном заметном искажении человеческих эмоций: то, что де Вааль назвал «антропоотрицанием» (anthropodenial), – склонность людей отказываться признавать свое животное начало и родство с другими животными. Вспомним Кролика из романа Дж. Апдайка: на вопрос, не является ли он, в конце концов, шимпанзе, он говорит себе, что он «Божье творение, которое Он создал по своему образу и подобию и в которое вдохнул бессмертную душу. Ристалище, где в вечной битве сошлись добро и зло. Ангел-подмастерье». У людей, воспитанных в таком духе, обычно развиваются соответствующие негативные реакции на признаки своего животного начала: пот, мочу, кал и другие биологические жидкости. Тело животного внушает ангелу-подмастерье отвращение и стыд. Гулливер Свифта, наслаждавшийся практически неземным обществом гуигнгнмов, чистых, непахнущих, едва ли проявляющих свою телесность, не может вынести прикосновения таких же еху, как он сам.

Ни одно животное, кроме человека, не отрицает, что оно животное, не ненавидит свою животную сущность, не избегает себе подобных потому, что они животные. Никто из них не стремится стать ангелом, возвысившись над телом, его запахами и жидкостями. Антропоотрицание очевидно влияет на отношения человека с другими животными: представления Кролика о том, что такое шимпанзе или свинья, зависит от его представлений о себе как об ангеле. Люди часто отказывают в сострадании страдающим животным из-за этого иррационального разделения мира природы. Это деление также мешает беспристрастному изучению животных оснований человеческой морали и эмоций.

Но все обстоит еще хуже, потому что Гулливер в произведении Свифта ведет себя крайне плохо, отказываясь от всякого сочувствия и любви к своей собственной семье из-за отвращения к их запаху и прикосновениям. Ни у одного другого животного нет таких патологий – повсеместно распространенных