Подкова на счастье - Антон Юртовой

вскриками гудков над ними, а рядом, тянулась линия телеграфной связи, с будто слышным издалека гудением голых стальных её проводов…

За магистралью, по другую её сторону до самого горизонта, где летом садилось вечернее солнце, простиралась заболоченная равнина, где не было ни дорог, ни даже троп, так как равнина славилась грозной топью и представляла собой обширную пойму большой реки, по которой проходила не видимая отсюда государственная граница.

Лишь один мост на том участке магистрали пропускал через себя стоки с гряды сопок в сторону заболоченного пространства. Рекой в полном её значении стоки не становились, теряясь в таких же болотах как и по другую сторону мо́ста.

Обязанный приносить улов, я однажды наведался и к нему, но с рыбой там обстояло намного хуже, чем в уже описанных мною местах. Сопки же, восходящие к небу и плотно обросшие хвойно-лиственным лесом, после таяния снегов представляли местность, легко подверженную возгораниям.

Пал или лесной пожар возникал где-нибудь от молнии во время весенней грозы или вследствие неосторожного обращения с огнём кого-нибудь, и уже никаким дождём он не тушился. Дым и пламя бушевали там долго, неделями, а в то время не было ещё никаких эффективных средств для укрощения огня в лесах, так что гибли, очевидно, миллионы деревьев. В ночной темноте особенно хорошо были видны очаги огня, продолжавшего пожирать пни и толстые старые деревья, добираясь до их корней, но многим молодым и крепким деревьям каким-то чудом удавалось уцелеть, так что ле́са в целом как бы и не убывало, и им были постоянно покрыты сопки, от их оснований до вершин.

 Заготовки деловой древесины там, на видимых со стороны села массивах, не велись, поскольку некому было заботиться о прокладке дорог вглубь, по склонам, порою довольно крутым и опасным. Массивы дуба, ясеня, береста, липы, сосны и других пород деревьев были вырублены только с краёв и уже давно, очевидно, со времени, когда ближайшее к ним, то есть наше поселение только закладывалось и застраивалось.

Местность, обжита́я нашей сельской общи́ной, была защищена от больших па́лов проходившим у предгорий межрегиональным шоссе, и, цельных, таёжных зарослей на ней также давно не оставалось, – они были вырублены, и на их месте размещался только молодой подрост, не считавшийся особо ценным – как не предназначенный для промышленного использования. Клочками сохранялся на ней и несортовой смешанный лес, в том числе он тянулся вдоль улицы, более других заселённой, где, кроме жилых изб, размещались строение колхозной администрации и сельсовета, сельская торговая лавка и школа.

В таких угодьях заготавливали сушняк и дрова, столбики и жерди для оград и другие предметы. Деловую же древесину для постройки изб или хозяйственных помещений приходилось завозить из мест их промышленной вырубки – издалека. В военное время её завоз если и предпринимался, то небольшой, ограниченный, лишь в очень малой доле покрывавший потребности хозяйства и жителей села.

Близость государственной границы заставляла общи́ну постоянно учитывать предполагаемую внешнюю угрозу. В ряде случаев это касалось самой сути местной жизни, когда речь шла не о чём ином как о возможности выживания. Японская армия за рекой Уссури явно проявляла нервозность из-за осуществляемых по нашей железной дороге интенсивных перевозок грузов для советского западного фронта, доставляемых во Владивосток из Соединённых Штатов Америки по соглашению о ленд-лизе. Видимо, не исключались провокации с целью хоть как-то помешать этим перевозкам, например, заброс десанта или повреждение железнодорожных путей.

Как бы там ни было, но однажды, неожиданно, среди лета общи́не была дана установка в срочном порядке оставить село и перебраться в другую, безопасную местность. Надо ли говорить, что это могло значить?

За каких-то два дня составился обоз на лошадиной и воловьей тяге. При нём находились гурты скота. Телеги нагружались колхозным добром и скарбом жителей. В избах закрывались ставни и забивались входные двери. Огороды и поля были брошены в самый срок их неотложного возделывания и начала уборки.

В глубинный таёжный посёлок путь беженцев занял более двух суток. Там, в этом посёлке, стоявшем у большой реки, местные жители занимались заготовкой древесины, её частичной переработкой и сплавом, не́водами ловили рыбу. Прибывшие расселились в их домах и дворах. Частью они сразу включились в работу на тамошних промыслах, другие заботились о содержании скота, ведь переехавший колхоз отнюдь не освобождался от плановых поставок продукции животноводства, то есть нужно было скот кормить и поить. Получаемое молоко и мясо отправлялось по назначению по реке. Подростки пасли животных, что было делом нелёгким и весьма ответственным, поскольку выпасных травяных массивов здесь было немного, и к ним ещё следовало приноровиться.

В паре с кем-нибудь из подростков своего села или местных мальчишек я пас пригнанных сюда колхозных и дворовых бурёнок, телят, свиней, нянчил маленьких детей в наскоро созданном подобии детсада, удочкой ловил мелкую рыбу в за́водях. Здесь даже мне освобождение от работы не полагалось.

Чувство защищённости тайгой приходило наряду с осознанием беды, уже заявившей о себе таким вот суровым образом. Длилось это житьё в чужом месте почти полтора месяца. Возвращение опять заняло более двух суток. Улица, где стояла наша изба, порадовала нас. Травы на ней были выкошены, два деревянных и давно провалившихся мостка отремонтированы, а вся проезжая часть вычищена от травы, и вдоль неё прорыты сточные канавы, хотя и не глубокие.

Оказалось, что в отсутствие местного люда в деревне находилась воинская часть, очевидно, в связи с провокациями японцев, которые могли ожидаться. Служивые и навели тут возможный лоск. Но в остальном дела обстояли скверно. Бо́льшая часть урожаев на колхозных полях и в огородах погибла как недостаточно ухоженная и не собранная во́время. Недостаточными были заготовки сена. Уже к концу осени появились признаки сильного истощения скотопоголовья. Зимой пало около трети колхозных животных. На своих дворах сельчане хотя и старались не допустить подобного, но также не особо успешно.

Голод накрыл село, да так, что люди стали болеть и пухнуть. В нашей семье с горечью вспоминали аналогичные обстоятельства, имевшие место в Малоро́ссии и заставившие покинуть её и переехать в новый край. Можно ли было предположить, что и здесь голод снова покажет себя в том же, трагичном виде.

С недостатком пропитания моя память сохранила одно событие, самое, пожалуй, горькое за всё военное время.

Колхоз и сельсовет добились в инстанциях помощи зерном и выдачи его дворам по совершенно небольшой мере. В хозяйстве же его какое-то время приберегали наравне с семенным запасом, предполагая, что если всё обойдётся, принятое в подмогу использовать весной, при слабой всхожести зерновых