Хоровод нищих - Мартти Ларни

– Задержали меня у ворот кладбища, – рассказал позолотчик, – якобы пьяного. Правда, черт возьми, я был немного выпивши, тоска меня грызла. Отец месяц тому назад заболел, и я пошел навестить его. Я уважаю своих родителей. Отец был позолотчиком, и я пошел по его стезе. Сейчас я сам выполняю эту работу. Покрываю позолотой надписи на надгробиях, как и отец, когда еще был жив. А ты чем занимаешься?

– Сочиняю стихи, – мрачно ответил Йере.

– Не трепись, – воскликнул позолотчик и продолжил свой рассказ, пока не заснул.

– Суомалайнен, – позвал полицейский.

Йере после такой веселой ночи снова вызвали на допрос.

– Подожди меня на улице, – шепнул позолотчик. – Пойдем вместе позавтракаем.

Глаза Йере покраснели. Сейчас он был похож на человека, случайно уронившего один носок в быстрый поток воды и бросивший туда второй вслед за первым.

Лицо следователя украшала милая рождественская улыбка. Он узнал, что получит вечером от жены шлепанцы и коробку сигар. Подарки будут лежать под разукрашенной игрушками елкой. По этой причине в его глазах мерцала почти социальная доброта. Он поглаживал усы и листал протокол допроса.

– Молодой человек. Делаю вам строжайшее напоминание – извещение о штрафе за пребывание пьяным в общественном месте получите позднее. На этот раз отделаетесь малым наказанием, и связано это с тем, что писателей считают частично невменяемыми. Исправьтесь и начните сочинять духовные вирши или стихи, воспевающие отечество. Это будет рассматриваться в качестве смягчающего обстоятельства в любых судах, даже в том случае, когда предстанете перед судом Всевышнего. Поскольку вы пропили деньги вашей невесты впервые, не ходите по полицейским участкам плакаться о своем безденежье. Веселого Рождества!

– И вам также, – едва слышно отозвался Йере.

Его упорно клонило ко сну. Он ждал позолотчика у дверей полицейского участка и думал, что ему стоило бы повеситься на перекладине двери ресторана Кямпи. Виновником мрачного душевного настроения был даже не Хайстила, а он сам. Он не мог отправиться на встречу с отцом, ибо денег не было даже на трамвайный билет. Жаль было милую Лидию, ожидавшую возвращения своего честного жениха. Жаль Лидию, которая не получит сине-черных подвязок.

Позолотчика Антеро Кому также выпустили на свободу. Он держал под мышкой огромный сверток и обещал угостить Йере завтраком, если тот поможет тащить эту ношу.

– Забегу только перекусить, а потом пойду навещу отца.

С неба валил крупный мокрый снег. Товарищи по несчастью брели по снежной слякоти в поисках столовой. До полудня подавали исключительно только еду, но, когда пробило двенадцать, позолотчик загорелся выпить пива. К удивлению Йере, он даже расплатился.

– Возьмем еще бутылочку, а потом схожу навестить отца. После четвертой бутылки они были вынуждены сменить питейное заведение. Йере нес тяжелый сверток, бумажная обертка которого промокла от снега. Пиво никак не прогоняло грустное настроение позолотчика, и ему захотелось чего-нибудь покрепче. Им снова пришлось поменять заведение.

– Еще один заход, и я отправляюсь на встречу с отцом. Он был… Он был человек из человеков.

Позолотчик начал всхлипывать, и им в который раз пришлось поменять ресторан. После пятой смены оболочка свертка превратилась в мокрые бумажные лохмотья, а настроение его владельца стало еще более мрачным.

– Девушка, девушка… Девушка, черт тебя возьми! Только еще по рюмке, и я исчезаю на кладбище… Не выйдет? Хорошо, мы пойдем в другое место.

В другое место они не попали. Препятствием послужила тяжелая ноша позолотчика, которую уже не прикрывал ни один клочок бумаги. Ею оказался мраморный крест, на котором Антеро Кому золотыми буквами выгравировал: «Здесь покоится мой любимый отец, камнетес Самули Кому. Родился…»

– Значит, не пустите? – спросил позолотчик у швейцара.

С этими словами он вытащил из кармана купюру в десять марок и перед лицом непреклонного швейцара разорвал ее в клочки, пренебрегая опасностью.

– Более мелкие деньги мне неизвестны, пока люди умирают и нуждаются в кресте, – объяснил он.

Поблизости раздалось завывание сирены полицейской машины. И тут Йере стал виновником очень подлого поступка (да простит ему Бог), который долго жег его душу. Он оставил позолотчика в одиночестве, а сам выскочил на улицу. Ему не хотелось проводить вторую ночь в той же компании и выражать соболезнования человеку, сборы которого в путь на кладбище могли быть снова перенесены на следующий день.

Йере бездумно бродил по городу – без всякой цели и без денег. Он неотступно следовал за людским потоком, как запах и грех, вспоминал Лидию, располагавшую средствами и возможностью заплатить за товары больше, чем другие покупатели. По мнению Йере, общее количество нищих возрастало пропорционально увеличению среднего благосостояния.

Йере остановился понаблюдать за маленьким спектаклем и на какое-то время забыл о своем нищенском существовании. На площадке, покрытой раскисшим снегом, сразу за зданием Национального театра, выступал артист, поглядеть на которого собиралось все больше и больше публики. Служитель муз очень точно выбрал место для своего представления. Он смекнул, что его попытка будет наиболее успешной, если он станет выступать по соседству с конкурентом. Он был честным притворщиком или актером, который жил в своей роли.

И кто бы не узнал его?

Маленький тщедушный музыкант, ростом с два аршина, играл на губной гармошке, пел, просил милостыню и даже подворовывал, если представлялся случай.

Малышка Лехтинен поклонился публике и произнес коротенькую речь:

– Добрые люди! Граммофонная пластинка – это музыкальная проститутка, которая заманивает людей на джаз. Джазовому оркестру недостает только револьвера или пулемета, с помощью которых можно было бы убить оставшихся в живых музыкантов. У нас, настоящих исполнителей, появляется возможность играть, только когда граммофоны неисправны или когда на похороны умершего от голода скрипача невозможно достать граммофон. Хочется плакать… Но вы же не умеете проливать слезы! Послушайте, добрые люди, рождественскую музыку! Я не исполняю ее в джазовой манере, я играю в подлиннике Баха и Бетховена. Джаз? Кто попросил джаз? Пусть идет в ресторан. Там верят, что джаз заставляет людей танцевать. Ошибаются. Заставляет не джаз, а скверная пища. От нее и от саксофонов животы людей начинает пучить, и люди танцуют от боли. А настоящая музыка небесного происхождения. Эту пьесу я сочинил сам!

Малышка Лехтинен начал играть. Губная гармошка скользила подобно челноку, левая рука дрожала, зажав ее, и порождала чудесную вибрацию. Коленки сгибались в такт музыке, а рваный носок ботинка взлетал, словно дирижерская палочка. Исполнитель дополнял выступление комментариями, которые произносил шепотом:

– Это место характеризует снежную бурю в Долине любви… А это – тоска по дому… Это… это боль… Я не играю джазовой музыки, но если позволите, то Ooo soole miiiooo…

Представитель полиции порядка схватил музыканта за локоть.

– Веди себя прилично, Лехтинен. В общественных местах шуметь запрещено. Положи свою губную дуделку в карман и отправляйся домой.

– Домой?

– Да, или куда-нибудь в другое место. Сегодня сочельник.

– А как быть с музыкой? Пожалуй, ангел в небесах говорил так: о-о хи-и-о хей…

Йере отошел в сторону и остановился посмотреть на стекло витрины парикмахерской. Он боялся, что его волосы поседели.

На улице стало холоднее. В разрывы между мглистыми облаками молочного цвета проглядывал дружеский фонарь луны. На улицах было тихо, в мире – спокойствие, а у Малышки Лехтинена прекрасное настроение. Он, пошатываясь, бродил по переулкам и напевал Ave Maria. Один такой же бесприютный товарищ преподнес ему рюмочку, а в магазине, торговавшем бумагой, куда он зашел поиграть, ему подарили свечку. Со свечкой в руке он появился в ночлежке и предложил сыграть в счет платы за постель.

Офицер Армии спасения с упреком в голосе произнес:

– Вы опять пьяны.

– Да, и пришел спасаться.

– Вон постель, но шуметь нельзя.

– Шуметь? Я хожу на цыпочках с тех пор, как в Финляндии появилось звуковое кино. А сыграть можно?

– Нет. Разбудите спящих.

– А песню?

– Нет.

– Но как же я в таком случае смогу спастись?

Музыкант посмотрел на ряды кроватей. Повсюду знакомые лица. Вон там храпит бывший русский генерал. Чтобы сохранить свое достоинство, он спит в демисезонном пальто и меховой шапке на голове. Человек, лежащий у окна, – бывший учитель, которому больше не нужно было убирать кнопки со своего стула, ибо он потерял свою должность из-за того, что слишком уж приставал к своим ученикам. Тот старик со сплющенным лицом – бывший юрист, державший в тайне все свои темные делишки. А вон там спит бывший редактор газеты, заболевший профессиональной болезнью своего дела и сейчас выпущенный на рождественские каникулы из наркологического медицинского заведения. И он сам, бывший музыкант…