Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

не хотел даже думать, что сделает с ним мерзавец Амат, если поймает.

Зато он денно и нощно думал о Дольсе. Подростки тайком искали встречи друг с другом в доме Саула, где Дольса жила вместе с матерью, и на виноградниках. И если им удавалось встретиться, целовались, а порой доходило и до неумелых ласк, которые становились все слаще по мере того, как их тела познавали друг друга. Уго трогал ее груди – юные и гладкие, с твердыми сосками, он хватался за них как попало, пока не научился ласкать, подлаживаясь к прерывистому дыханию Дольсы. Проникая под юбки, юноша наслаждался ее ровным лобком, прижимался вздыбленным членом и терся, терся, пока не взрывался горячим оргазмом и не сдавливал так крепко, как будто хотел удержать навсегда.

И все-таки бывали дни, когда Дольса не позволяла к себе приближаться. «Ступай прочь… Оставь меня!» – кричала она. «Но почему?» – «Потому что», – коротко бросала девушка. Если вообще снисходила до ответа, а такое случалось далеко не всегда. Несмотря на все настойчивые расспросы, Уго почти ничего не добился: однажды Дольса задумалась, как будто готовясь открыть тайну. Но так и не открыла. Зато бывали случаи, когда Дольса сама его подстерегала и брала инициативу в свои руки: ей остро хотелось чего-то, что можно назвать любовью, нежностью или наслаждением. «Я тебя люблю», – однажды признался Уго. Эти слова вызревали в нем долгими ночами. «Я тебя люблю, люблю, люблю…» Уго представлял, как произносит это на все лады, перебирал множество возможностей. Услышав о любви, Дольса напряглась, замолчала и долго смотрела на Уго, а потом наградила страстным поцелуем. Холодность и пылкость – две эти противоположности управляли поведением Дольсы как будто помимо ее воли. «Хватит!» – часто выкрикивала Дольса, неожиданно обрывая поцелуй, соединение тел… и вожделение. Иногда она так же внезапно и возвращалась, набрасываясь на Уго с обжигающей страстью, а иногда просто поворачивалась к нему спиной.

Как-то в середине июля служанка позвала Дольсу, когда парочка миловалась в саду, укрывшись среди яблонь. Служанку от них отделяло всего несколько шагов. Что она успела увидеть? – безмолвно вопрошали друг друга влюбленные.

– Чего тебе? – отозвалась Дольса, одергивая рубашку и приглаживая волосы.

– Мисер Саул послал за Уго. Мисер ждет его в кабинете.

Откуда ей было знать, что и Уго тоже здесь? Ведь их никто не видел…

– Зачем? – спросила Дольса и тут же осеклась. Она ведь знала, что дедушка никогда бы не стал объяснять служанке, для чего ему понадобился Уго.

– Не знаю, но вид у него был очень суровый.

Наступила тишина.

– Сейчас он придет, – наконец отпустила служанку Дольса.

Уго вошел в комнату с тысячью запахов, трясясь от страха.

Мрачное лицо врача не предвещало ничего хорошего.

– Садись, – предложил Саул.

Уго воспринял это как приказ. Прежде он никогда не садился в этом кабинете. И вот присел на стул с высокой спинкой, на котором можно было держаться только прямо.

– Я послал за тобой…

Юноша не мог сосредоточиться на словах Саула – так ему было страшно. Он уже хотел во всем признаться, как сделал недавно, спасая Маира, только на сей раз он собирался выгораживать Дольсу.

– Ты что, меня не слушаешь? – прервал его раздумья Саул.

– Простите.

– Ты слышал, что я сказал?

Уго ответил не сразу.

– Нет.

– Умерла Мар, вдова Арнау Эстаньола. Завтра ее будут хоронить на кладбище церкви Святой Марии.

И Уго перенесся мыслями к Бернату, который не сможет проститься с матерью. Где теперь Бернат, да и жив ли он вообще?

Уго спускался по улице Мар, чувствуя себя неловко в свисающем до колен балахоне с длинными рукавами, в который его обрядили евреи. Он потел. Шерстяная ткань в летний зной невыносимо жарила. И кололась. Вид его плохо сочетался с блеском дорогих украшений, выставленных на прилавках ювелиров по обе стороны улицы, от которой оставался только тесный проход. Уго смотрел, как покупатели яростно торгуются, стараясь сбить цену на драгоценности, как женщины примеряют ожерелья и браслеты, как прохожие вокруг тараторят и смеются… Казалось, всё, кроме него, сверкает под ярким солнцем этого июльского утра, а близость берега давала о себе знать солоноватым морским запахом.

Величественная церковь Святой Марии захватила все чувства Уго, как только он переступил порог. Храм был почти пуст, внутри находилось лишь несколько прихожан, а мерцание свечей у главного алтаря тонуло в потоках разноцветных лучей, проникавших через высокие окна, чтобы отвесно обрушиться на пол, оставляя в полумраке бóльшую часть церкви. Уго сразу сделался маленьким. Мисер Арнау часто рассказывал ему о таком ощущении, но мальчику трудно было почувствовать себя крошечным, когда храм наполнялся народом. Однако сейчас Уго словно окаменел: он не мог объять колоссальное пространство, открывшееся перед ним, как будто вес всего храма, его высоких колонн, арочных сводов с гигантскими замковыми камнями возлег на его плечи и не давал шевельнуться.

Парня вернула к реальности беготня трех мальчишек, пытавшихся выгнать из храма собак, – но те носились еще быстрее. Ему и самому приходилось заниматься таким делом. Да, это нелегко, однако нехорошо сердить священников, если они просят детей погонять животных. «Ну не так же! – едва не выкрикнул Уго. – Куда вы смотрите? Они опять проскочили мимо вас».

– Пойдем, парень.

Быть может, мужчина, хлопнувший Уго по спине, просто обратил внимание на его черный наряд, но Уго узнал одного из бастайшей, работавшего на верфи. Вслед за ним юноша прошел в деамбулаторий – круговой коридор, огибающий главный алтарь сзади. Там, под контрфорсами капеллы бастайшей, собрались грузчики с верфей, многие с семьями, все в трауре. Уго не встретил здесь никого, кто когда-то так почтительно, почти раболепно, здоровался с мисером Арнау, когда тот ходил собирать подаяние для «Блюда стыдящихся бедняков», – прежде чем впал в немилость из-за возвращения Пучей. Только один человек, не связанный с цехом бастайшей, пришел, чтобы разделить скорбь по жене Арнау Эстаньола: Жоан Наварро, стоящий позади своего безразмерного живота, то и дело утирал капельки пота на лысине.

В маленькой часовне люди тесно сплотились вокруг простого соснового гроба. Священник начал заупокойную мессу, но Уго его не слушал. Он чувствовал себя предателем Девы Марии из-за отношений с Дольсой, которые становились все более чувственными. А если он не признается Деве, то и покаяться не сможет. С Дольсой они вообще не обсуждали свою связь, как будто вступили в молчаливый сговор. Она никогда не станет христианкой, ее убеждения незыблемы. И хотя в Каталонии дозволялось переходить в христианство, Уго перейти в иудаизм не мог. Стоит ему принять еврейскую веру –