Мой театр. По страницам дневника. Книга II - Николай Максимович Цискаридзе

чтобы поздравить меня с днем рождения. В гримерной стояла большая корзина с фруктами, вином, шампанским и тремя книжками: «Драматургия балетного театра XIX века», «Основы классического танца» и «100 балетных либретто».

«Кто тебе такое подарил? У тебя нет этих книг?» – удивилась Ленка. «Нет, это Тёмику». – «В смысле?» – «Так у него тоже сегодня день рождения». – «Да-а-а, – недобро посмотрев на меня, сказала Андриенко, – только ты можешь так замаскировать книги. Лишь бы он их прочитал… не прочитает. Ой, ты еще с ним наплачешься. Не делаешь ты, Коля, никаких выводов!»

Выводов я и правда не делал. К концу сезона я отрепетировал и отдал Овчаренко свою партию в «Симфонии до мажор» Баланчина.

Летом 2009 года в Москве должен был состояться XI Международный конкурс артистов балета под председательством Ю. Н. Григоровича, посвященный М. Т. Семёновой. При встрече я попросил Юрия Николаевича, чтобы он разрешил Овчаренко станцевать «Сильфиду». Балет должен был идти в Большом театре на открытии конкурса. Вроде как ученик ученика великой Семёновой продолжает ее дело. Григ дал «добро», я начал с Артемом готовить партию Джеймса.

21

28 апреля 2009 года в Большом театре устроили какой-то дополнительный просмотр артистов по приему в труппу. Все педагоги, входящие в комиссию, собрались в зале. Все, кроме Максимовой. Она в последнее время неважно себя чувствовала, но продолжала приезжать на работу на своей машине. Когда я видел, как Екатерина Сергеевна паркуется на театральной стоянке, мне дурно становилось.

…Бегу как-то по коридору, на банкетке Максимова сидит. «Екатерина Сергеевна, что вы тут?» – «Не хочу в раздевалку идти, там девочки, шумно». – «Пойдемте ко мне в гримерку, я вас чаем напою». Максимова уже очень плохо ходила, только в зале это было незаметно, она всё сама показывала.

У Екатерины Сергеевны была больная спина. Сначала страшное падение с верхней поддержки на репетиции, потом в Челябинске, когда она репетировала «Анюту», ей сделали неудачно укол, задели нерв. С тех пор она постоянно испытывала страшные боли.

Я налил Кате чаю, достал какие-то конфеты и сказал: «Екатерина Сергеевна, принесите мне все ваши снимки, все бумаги. У меня есть возможность устроить вас в очень хорошую клинику, где вам помогут».

Она принесла. Я связался с Германией, нашел людей, которые были готовы все оплатить. Но, услышав про операцию, а ей нужна была именно операция, Максимова категорически сказала нет. Как я ее ни уговаривал, ни просил, Екатерина Сергеевна не согласилась.

Иногда, когда я проходил через зал, где Катя с кем-то из учениц репетировала, она просила: «Коль, посиди со мной?» Если нужно, я вставал, показывал, что Екатерина Сергеевна хочет. Она меня то за руку возьмет, то голову мне на плечо положит. У фотографа ГАБТа Лены Фетисовой есть несколько таких кадров. Катя на них такая счастливая, довольная, смеющаяся…

В тот день всей комиссией мы в зале Максимову ждали-ждали, в результате начали просмотр без нее. Ко мне подошел Янин и шепнул, что на девочек смотреть не надо, нужны мальчики высокие для кордебалета. Среди отмеченных мной ребят оказался некий Родькин.

После просмотра я зашел в канцелярию. Ровно в этот момент раздался звонок. Сообщили, что Максимова ночью умерла. Она ушла во сне, говорят, что такую смерть Господь посылает только праведникам. Состояние у меня было чудовищное, я поехал в храм, заказал службу. Катя была верующим человеком.

Когда хоронили Уланову и Бессмертнову, их из театра выносили люди с повязками «Ритуал», мы на гастролях были. Когда в театре прощались с Максимовой, я сказал ребятам: «Не могу позволить вынести Катю чужим, величайшую балерину должны нести артисты».

Подняли мы ее гроб, Янин тоже пытался пристроиться, но его оттуда попросили. Екатерина Сергеевна даже эту фамилию слышать не могла…

Хоронили Максимову на Новодевичьем кладбище, отпевание проходило у могилы. Небо свинцовое, моросило. Но когда батюшка, размахивая кадилом, пропел: «Возносится раба Божья Екатерина», ровно в этот момент на гроб Екатерины Сергеевны упал яркий луч солнца и секунд тридцать там держался. Толпа сделала на вдохе изумления: «А-а-а-а-а…» Внезапно луч исчез, снова пошел дождь…

На Новодевичье кладбище я часто прихожу. Многие люди, которых я очень любил, с которыми дружил, там упокоились. Когда не стало Улановой, Семёновой, Фадеечева, я понимал, что они ушли в преклонном возрасте, но смерть Максимовой я до сих пор принять не могу. Для меня Екатерина Сергеевна – очень большой друг и очень дорогой человек.

22

15 апреля всей труппой мы ринулись в Минск, танцевать один-единственный спектакль – «Лебединое озеро» на открытии после ремонта белорусского Большого театра. Заходим туда, вижу, всюду лифты немецкого производства. Когда в телевизионном интервью меня спросили: «Как вам наш театр?» – я искренне ответил вопросом на вопрос: «А почему вы у себя в театре свои, могилевские, лифты не поставили? А то у нас в театре они стоят в прямом смысле слова, все время ломаются!»

Мои перемещения по миру по скорости и неординарности маршрутов заслуживают книги рекордов Гиннеса. Вернувшись из Минска в Москву, я полетел в Нью-Йорк на гала «The Great» в честь П. А. Пестова, ему исполнялось 80 лет. Вечер устраивал мой одноклассник Гена Савельев и его жена Лариса Клевкина на сцене City Center. К Гене Пётр Антонович всегда хорошо относился, тот был очень трудолюбивым, тихим мальчиком. Не припомню, чтобы Пестов в классе его ругал. Гена всегда старался, Пётр Антонович всегда это ценил.

Реклама гала была на высшем уровне: в «Русской мысли» напечатали интервью учеников Петра Антоновича, на здании City Center красовалась афиша с высказыванием Барышникова по поводу Пестова. Большая редкость, чтобы Михаил Николаевич о ком-то лестно отзывался. Он, как и Пестов, являлся учеником А. И. Пушкина.

В Нью-Йорк съехались многие пестовские ученики. Приехал и юбиляр со своим классом мальчиков из Штутгарта. Их было человек восемь, они показывали фрагмент урока – allegro.

Зайдя в репетиционный зал, я достал кроссворд, сев, как обычно, на шпагат, начал его разгадывать. Краем глаза вижу, хоть и близорукий, что какой-то мужчина невероятной красоты, холеный до невозможности, репетирует с детьми. Вдруг он подходит: «Коля, а ты что, меня не узнаешь?» Я глазам не поверил – мой одноклассник Димка Кулев!

Дима был известен в школе не столько своими танцами, сколько рассказом о «Баядерке». Наш педагог по истории балета И. П. Дешкова, будучи не в силах слушать его ответы, как-то попросила меня принять у Кулева зачет. «Ну, что там тебя Ирина Павловна спрашивала?» – поинтересовался я строгим голосом. «Про „Баядерку“, про