Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Машину подбросило, и профессор глухо и жалобно застонал. Артур вдруг понял, что на мгновение заснул за рулем, поддавшись гипнозу ночной дороги. На какой-то миг показалось, что песок в свете фар вспыхнул спектральными красками Но нет. Все по-прежнему. Песок, дорога-дерьмо, воняющий перегаром профессор, у которого медленно, но верно начинается похмелье.

Артур открыл окно, поток холодного воздуха противно обжег лицо и забрался под ворот рубашки. Вместе с ветром внутрь кабины влетели пыль и мелкие песчинки.

«Интересно, где Ягер берет коньяк? — подумал Фрисснер. — Вот еще проблема, которую предстоит решить. Утром…»

Мысль оборвалась, когда «фиат», преодолев подъем на очередной бархан, стал неторопливо скатываться вниз по пологому склону. Чуть слева, возле дороги, горел костер.

Фары машины ярко высветили сидящих у костра. Четыре неподвижные фигуры, закутанные в те тряпки, которые бедуины называют одеждой… Фрисснер не заметил вокруг ни верблюдов, ни лошадей, ни поклажи Создавалось ощущение, что четыре человека идут по пустыне пешком, налегке…

Артура бросило в холодный пот, и он снял ногу с педали тормоза, когда увидел в ярком блеске костра и свете фар, что вокруг огня сидят скелеты. Черные провалы пустых глазниц, белизна костлявых пальцев. Ночь. Пустыня. Костер.

«Фиат» рявкнул двигателем и рванул в темноту. Водители идущих сзади грузовиков сильно удивились такому поведению головной машины. Они ничего не видели.

49

Но посмотрите на это другими глазами.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 134

«Минус два», — почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.

Минус два.

Ганс Эдербауэр и Йозеф Рилль. Два ефрейтора с перерезанными глотками, слишком привыкшие к безлюдью пустыни и поплатившиеся за это жизнью. Один из Менхенгладбаха, второй из Льежа.

Фрисснер долго елозил языком по сухим деснам, собрал во рту густую и противную слюну и плюнул на песок. Посмотрел, как плевок на глазах истаял, частично впитавшись, а частично испарившись, поднялся с подножки грузовика и крикнул:

— Вперед! Поехали!

В салоне «фиата» отчаянно воняло рвотными массами, потом и грязным бельем Фрисснер давно уже научился не замечать таких вещей — еще в Норвегии, когда они вдесятером ютились в утлой избушке и не мылись почти месяц. А вот Замке было не по себе. Археолог то и дело принюхивался, почесывался и страдал. Даже концлагерь не вытравит интеллигента из интеллигента, а тут еще и напился вчера… Салон облевал…

Ягер спал, привалившись к дверце. Он перебрался из грузовика совсем недавно, когда проснулся там и обнаружил, что находится в не вполне подобающем месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне почти никак не сказалось на нем, а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера, расправившегося с арабами так, как это следовало сделать. Когда машина тронулась, он не проснулся, а лишь пожевал иссохшими губами и тихонько всхрапнул.

— Двигатель начинает стучать, — пожаловался Макс. — Эта керосинка может накрыться в любой момент.

— Поедем на грузовике, — безразлично сказал Фрисснер.

— Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, — пробормотал Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.

— Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, — продолжал Макс.

— Обсуждаем приказы? — лениво осведомился капитан.

— Мы можем сровнять их с землей.

Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся — под опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.

— Мы можем сровнять их с землей, — повторил Ягер. — Это море песка, эти оазисы… Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица земли Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными помощниками из Новой Зеландии и Австралии. Сотни тяжелых бомбардировщиков. Роммель может отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.

— Вы уверены, Людвиг? — спросил Фрисснер.

Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.

— Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.

— Вы последовательны, — сказал Фрисснер.

— Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я — офицер, и я воюю.

— Я тоже офицер, хочу заметить.

— И я, — подал голос Богер. — Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.

— Смеетесь, — процедил Ягер. — Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.

— Нельзя ли прекратить этот разговор? — робко спросил Замке, икая с похмелья.

— В самом деле, — поддержал его Фрисснер. — Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?

— Подите к черту, — сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.

«Не хватало, чтобы он спятил, — подумал Фрисснер. — В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».

Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:

— Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.

— Я знал русского ученого, — вставил Замке, — по фамилии Эдельман.

— Еврейского ученого, — поправил Макс.

— Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…

— Копает небось своих допотопных ящеров, — Богер пожал плечами. — Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.

— Могли и мобилизовать, — сказал капитан. — Дела русских совсем плохи.

— Черт…

Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…

— Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.

— Поговорите с проводником, — попросил Артур. — Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.

Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.

— Спросите у него, куда исчезла дорога.

Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.

— Дайте-ка карту, — сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.

— Это еще что?! — шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.

— Аномалия? — задумчиво пробормотал капитан. — Нет, это что-то странное…

Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.

— Не обращайте внимания…

Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.

— Я такое видел. Ничего страшного.

— Но где дорога?

Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг — вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.

— Вам плохо? — участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.

— Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…

— Полноте, — сказал Фрисснер. — Как ваш желудок?

— Вроде бы ничего.

— Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…

— Нет-нет!

— Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? — спросил капитан с улыбкой.

— Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…

Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.

Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.

— Привал, — скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. — Обст!

Унтер-офицер уже спешил к командиру.

— Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.

— Все спали, господин капитан.

— Все? — Так точно

— А вы?

— Я — нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.

— Какое у вас образование, Обст? — неожиданно для себя спросил Артур.

— Да собственно, никакого, господин капитан. — Обст был смущен. — Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.