Когда гремели пушки - Николай Внуков

— Вот в такую примерно погоду, — рассказывает она, — мы с Полиной Черной отправились на разведку моста через Кепь…

ДВЕ ПОЛИНЫ

На мое письмо в школу деревни Дуровщина вскоре откликнулись. Писала Полина Маслова. Ответ ее я вынул из почтового ящика перед отъездом к Полине Лебедевой в Ломоносов. И прочитал его в электричке. Смысл письма сводился к скромному отрицанию, что ничего особенного она не делала. Время само расставило людей в самых важных и опасных местах борьбы.

За окном вагона долго тянулись шеренги светлых домов, новостройки. Потом скупой весенний пригородный пейзаж…

И думалось мне, как мало похожи скромные наши разведчики и контрразведчики военных лет на популярных «героев» шпионских боевиков. А ведь все эти «герои» со своими фантастическими, вымышленными приключениями и в подметки не годятся ни деду Николаю, ни Марии, ни Полинам. Наши герои «играли» со смертью всерьез, без права на пощаду.

Вот хотя бы разведка моста через реку Кепь. Сколько эшелонов с военными грузами он пропускал на фронт! Взорвать его — большая удача для партизан. И оккупанты понимали это. Понатыкали пулеметов, дотов, минных полей.

Как поступить: кинуться наобум и положить отряд или послать двоих на разведку? На разведку крайне опасную, но двоих! И если Полина осталась жива и может сейчас писать, что времени не хватает, что с утра до вечера в школе, — то это ее военное счастье… И в конце письма она подписалась с вполне понятной партизанской гордостью: «Полина Черная» — своей партизанской кличкой.

* * *

Мост — между Карамышевом и Псковом. Идти до него около ста километров. По другому маршруту двинулся штурмовой отряд.

Срок — два дня, не больше, иначе отряд могли засечь близ моста и тогда задание оказалось бы под угрозой срыва.

На пути девушек — несколько оккупационных районов и для каждого — свой пропуск. Пропуска спрятали меж двойных подметок сапог. Сапоги — в котомках, там же — пистолет. Один на двоих. Один — не от бедности партизан: один и то опасная улика. А не взять его как-то не по себе: оружие прибавляло уверенности в это смутное время.

— А карта… — задумывается Полина Степановна, — карта вся в голове.

Они идут час за часом. Подкрадывается усталость. Темнота густеет сначала в еловых гущах, потом скрадывает дорогу. Ночной жутью веет из леса. Только светится зеленая стрелка компаса…

Но вот — перекресток. Перед мысленным взором вспыхивает сеть условных обозначений карты. На большаке — заставы, по проселку — крюк, прямиком — болото. Какое из зол меньшее? Это зависит от того, сколько пройдено: сорок километров… шестьдесят? Поди узнай! И они идут снова, до полного изнеможения. Идут, чтобы успеть. Чтобы помешать фашистским эшелонам с техникой.

На пути — деревня. Необходимо отдохнуть, иначе можно сорвать задание. Девушки останавливаются. Стучат в крайнюю избу, настороженно вслушиваются, всматриваются… Внутри слышны осторожные шорохи, скрипы.

— Если что — сразу в разные стороны! — шепчет Полина Черная.

Они стоят, прижавшись спинами к стене, по обе стороны от окна. За черным стеклом появляется белое расплывчатое пятно лица. Даже не понять — кто. Потом раздается грозный хрипловатый шепот:

— Кто стучит? Чего надо? Отвечай!

Полина Белая отделяется от стены, чтобы ее было видно, и тараторит заготовленное объяснение:

— Идем с сестрой в город к тетке, заблудились, устали, вымокли. Пустите, христа ради, подсушить одежду.

Это ей кажется, что тараторит, а на самом деле говорит она медленно, устало, беспомощно. Хозяин успокаивается, и белое пятно исчезает. Проходят длинные томительные минуты. Без устали сыплет дождь. Лес глухо дышит полночной стужей. И кажется, что хозяин никогда не выйдет, что лицо за стеклом привиделось, что никто не шептал: «Сейчас…» — и вечно им стоять в ледяной одежде. Козырек крыши почти не защищает от ливня, но от избы веет теплом и сухостью. Пахнет сосновыми бревнами, мхом, холодной золой. Далеко в деревне лениво перебрехиваются собаки. Наконец, — шорох у двери и грозный старческий голос:

— Подходите по одному!

Для разведчика первое дело — выяснить, что за люди приютили тебя. Это первая заповедь партизана. От этого зависят личная безопасность и само задание.

В доме жили старик со старухой, дочь и куча детишек. Жили скудно и все-таки усадили незнакомок за стол, вынули из захоронок то, чего и семья не видит, береженное на крайний случай, на праздник.

— Снимайте мокрое, вот тулуп, — говорит хозяйка, — закоченели вовсе… Лезьте на печь!

— Мы только подсушимся и уйдем, — отнекиваются девушки. Старуха машет руками, хлопочет возле них, стелет на печи.

— Спите, спите, родные. Мы сами все высушим. А завтра, с рассветом разбудим. Спите спокойно.

Их разбудили на рассвете. Собрали на стол еду. Девушки переглянулись и, словно договорившись, вынимают из кошелок НЗ — две банки мясной тушенки.

— Это вашим детишкам.

— А немцы брешут, что Советам нечем кормить свою армию… — лукаво говорит дед, который будто поверил, что они заблудились и пробираются в город, к тетке.

— Запомните этот дом, — напутствует их бабка. — Это ваш дом.

* * *

После четырех часов сна легче дышится. Холодный воздух свежит лицо. Дождь перестал, только от ветра сыпятся с листьев капли. Вскоре встало солнце, высушило листву и траву, обогрело. Настроение у девушек поднялось. В голове ясно и возбужденно. Это острое возбуждение опасностью, когда ты полностью собран и уверен в себе, переполняло их.

К концу дня вдали показалась деревня Оклад. Девушки мысленно восстановили карту. В восьми километрах от Карамышева находились они, а мост уже совсем близко. Решили прощупать обстановку. По обычаю стукнулись в крайнюю избу, кособокую, ветхую, которой пренебрегли местные жители и здесь осела беженка. Поваленный плетень, на бельевой веревке — латаная мужская рубаха. Босая девчонка кинулась к избенке.

— Мама! Мама! Чужие!.. — закричала она.

Из-за двери осторожно выглянула женщина, простоволосая, в стареньком ситце. Девчонка ткнулась ей в колени и косится на незнакомок, будто испуганный любопытный зверек.

Вид у прохожих усталый.

— Может, воды напьетесь? — спрашивает женщина.

— Спасибо.

— Заходите, — приглашает хозяйка.

В избе еще ребенок и мужчина, который, скрестив ноги по-портняжьи, кроит какую-то ветхую деревенскую одежонку. В углу — ворох готовой.

Слово за слово: кто да что? Оказалось, что женщина — беженка, муж ее на фронте. «Этакая не выдаст», — соображают Полины. А мужик, оказывается, портной, прибился из окружения и теперь тачает деревенским что принесут. Он здоров, молод. Девушки задорно, насмешливо спрашивают его:

— Все наши на фронте, а ты чего прикрепился к теткам? Красная Армия придет, тебя похвалят, да? Что, бабам воевать-то?

Мужик мнется. Пока ему невдомек, с кем имеет дело. Вроде и рад податься в армию, да как туда попадешь?

— Это мы тебе поможем! — обнадеживают его озорные молодухи. Портной начинает соображать, предупреждает:

— Вы не очень-то языками чешите. В деревне двое полицейских. Иногда их берут на охрану моста.

— Кто такие? Откуда? Возраст? Образование? — забрасывают его вопросами разведчицы.

— Один — местный мужик, прижимистый, лет полста, кончил класса четыре. Другой — младший полицай Гришка, его племяш. Окончил в Ленинграде школу, приехал, а тут как раз война…

Полина просит женщину:

— Сходи к Гришке, шепни ему осторожно, что у тебя девчата из Ленинграда. Пусть зайдет.

Женщина уже поняла, что эти насмешницы-хохотушки здесь неспроста, и не спросила, зачем им полицай Гришка.

Минут через десять на дороге появился долговязый парень. Идет без ружья, бос, но в полицейских штанах. «А у нас пистолет — значит, верх наш!» — вспоминает Полина Степановна.

— Здрасте! — говорит парень.

— Здравствуй, герой.

Девушки сидят у стола, пистолет на коленях, прикрыт скатеркой. И с места в карьер:

— Садись, Гриша. Почему же ты пошел в полицию? В школе учили?

Парень мнется: что за странный допрос. Но в голосе девчат презрение и насмешка. И он смущенно говорит: