Мистер Эндерби изнутри - Энтони Берджесс

С бесконечным тщанием и деликатностью день червем полз в континууме постоянно темневшей серости. Наручные часы здраво тикали, чересчур энергичный слуга, который объявит о смерти столь же хладнокровно, как о нынешнем числе и поданном завтраке. Эндерби начинал чувствовать колоссальную усталость и слышать в ушах громкий гул.

Звонко пукнули фанфары, космически просвистела спущенная в уборной вода. Тьма перед глазами резалась черным хлебом на один грубый кусок за другим, прямо до горбушки буханки. Потом медленно завертелась, с каждым витком светлея, пока не стала слепящей, как солнце. Эндерби признал непреодолимо трудной попытку сдвинуть одеяло, руки, веки. Круг треснул с невыносимым сиянием, и Эндерби потянуло как бы на канате, дружелюбно, однако с какими-то архангельскими восклицаниями, к некоему скрытому невыразимому Присутствию. Вдруг это Присутствие, сперва добродушно казавшееся простым интеллектуальным фактом, взорвалось, в последний раз звучно ударив во все органы чувств, и Эндерби попятился.

И вот она, манит его, пукая — пррррррп — как десять тысяч землетрясений, рыгая — аррррп и ыг — как миллион вулканов, под ревущий одобрительный смех всей вселенной. Трясет перед ним обвисшими, как лупа, сиськами, бесконечными змейками вытаскивает из черных зубов шкурку бекона, забрасывает его катышками ушной серы, сморкается в его сторону зелеными соплями. Престолы возопили, силы обессилели. Запахи душили Эндерби: сероводород, немытые подмышки, дурной запах изо рта, экскременты, застоявшаяся моча, тухлое мясо — все лезло в рот, в ноздри хлюпавшими комками.

— Помогите, — попытался он крикнуть. — Помогите помогите помогите. — Упал, пополз с криками: — Помогите помогите. — Чернота, представляя собой смех и грязь, смыкалась над ним. Он издал один последний вопль, перед тем как в нее погрузиться.

Глава 2

1

— И, — сказал психиатр, доктор Гринслейд, — больше таких попыток мы делать не будем, правда? Потому что, как мы теперь видим, это все доставляет лишь массу и массу тревог и хлопот другим людям. — Он сиял, моложавый и толстый мужчина в белом, не слишком чистом халате, с нездоровой комплекцией сладкоежки. — Это, к примеру, не пошло на пользу сердцу нашей бедной старушки домохозяйки, правда? Ей пришлось бежать вверх по лестнице, а потом вниз по лестнице… — пальцы для иллюстрации пробежали в воздухе вверх-и-вниз, — и к прибытию, наконец, «скорой» она была в высшей степени возбуждена. Мы должны о других помнить, правда? Мир создан не только для нас, и больше ни для кого.

Эндерби содрогнулся от нянюшкиной подстановки множественного числа первого лица вместо единственного числа второго.

— Все умершие хлопоты причиняют, — буркнул он. — Это неизбежно.

— Ах, — надул губы доктор Гринслейд, — вы ведь не умирали. Умирая нормальным приличным путем, люди доставляют нормальные приличные досужие хлопоты, никому не вредящие. Вас же просто застали более или менее в процессе отплытия. Что повлекло за собой суматоху и хлопоты для всех и каждого, особенно для бедной старушки домохозяйки. Кроме того… — он подался вперед и притих, — в вашем случае стоит не просто вопрос о прямом умирании, правда? Это была… — шепнул он грязные слова, — попытка самоубийства.

Эндерби повесил голову ожидаемым стадным жестом. И сказал:

— Жалко, что я все испортил. Не знаю, что на меня нашло. Ну, в каком-то смысле знаю, конечно, только если бы я был смелым, если б добился, по-моему, мог бы прямо отплыть, если вы понимаете, что я имею в виду. Я имею в виду, меня попросту напугало видение Ада. Бесы и прочее. Нереально.

Доктор Гринслейд сдержанно потер руки.

— Я, — сказал он, — впереди вижу много приятного. Хотя, к сожалению, не для меня. Тем не менее Уопеншо мне сообщил. Место очаровательное, — мечтательно доложил он, — особенно в такое время года. Вам понравится.

— Где? — подозрительно спросил Эндерби. — Что? — Доктор Гринслейд смахивал на какого-то персонажа Диккенса, рассуждающего о могиле любимого идиота ребенка. — Я думал, меня отпустят.

— О господи, нет, — возразил шокированный доктор Гринслейд. — Знаете, здоровые люди не совершают попыток самоубийства. Хладнокровных и целенаправленных. Понимаете, вы все это спланировали. Мне Престон Хоукс сказал, что спланировали. Это не просто безумный импульс.

— Нет, — смело подтвердил Эндерби. — Это был разумный поступок. Я прекрасно понимал, что делаю, и приведу вам прекрасные и разумные основания. — И кислотно рыгнул: греееееех. И заметил: — Чертовски поганая еда в больнице.

— В Флитчли превосходно кормят, — размечтался доктор Гринслейд. — Там все превосходное. Чудесные площадки для прогулок. Настольный теннис. Телевизор. Библиотека успокоительных книг. Компания конгениальная. Уходить не захочется.

— Слушайте, — спокойно сказал Эндерби, — я не собираюсь, понятно? Вы не вправе держать меня здесь или куда-нибудь отсылать. Я в идеальном порядке, понятно? Требую освобождения.

— А теперь, — грубо оборвал его доктор Гринслейд, превращаясь из няньки в школьного учителя, — давайте-ка полностью проясним пару вещей, хорошо? В нашей стране действуют определенные законы относительно психических расстройств, ограничительные законы, законы об освидетельствовании и так далее. К вашему случаю эти законы уже применимы. Мы не можем позволить, чтобы по всей стране расхаживали люди, пытающиеся покончить с собой. — Эндерби закрыл глаза и увидел Англию, кишевшую, как бревно кишит древесной тлей, странствующими самоубийцами. — Вы опасны для себя самого, — заключил доктор Гринслейд, — и опасны для общества. Мужчина, не уважающий свою жизнь, вряд ли станет уважать чужую. Логично, не так ли?

— Нет, — с готовностью опроверг Эндерби.

— Ну хорошо, — саркастически сказал доктор Гринслейд, — вы, конечно, большой специалист в логике.

— Ни на что не претендую, — громко провозгласил Эндерби, — кроме того, что я поэт, которого покинуло вдохновение. Я — пустая яичная скорлупа.

— Вы, — сурово объявил доктор Гринслейд, — человек образованный и культурный, способный приносить колоссальную пользу обществу. То есть когда снова придете в себя. Пустая яичная скорлупа, надо же, — хмыкнул он. И чуть ли не ухмыльнулся: — Поэты. Те времена прошли, романтические времена с широко распахнутыми глазами. Мы живем теперь в реалистическом веке, — сказал он. — Наука делает гигантские шаги. Что касается поэтов, — с неожиданной интимностью пробормотал он, — знал я однажды поэта. Симпатичный приличный парень, не особенно высокого о себе мнения. Тоже писал очень милые стихи, не слишком непонятные. — И глянул на Эндерби так, будто стихи Эндерби были одновременно немилыми и невразумительными. — Он, — продолжал доктор Гринслейд, — не пользовался вашими преимуществами. Ни личного дохода, ни уютной квартирки на приморском курорте. У него была жена, семья, и он не стыдился ради них работать. Писал свои стихи в выходные. — И кивнул Эндерби, ежедневному поэту. — И не было в нем ничего ненормального, вообще ничего. Он не прогуливался с крабом на поводке, не женился на родной сестре, не ел перец перед тем, как выпить кларета. Был достойным семейным мужчиной, которого никто и не принял бы за поэта. — Эндерби испуганно застонал. — И, — добавил доктор Гринслейд, — один его стих есть во всех антологиях.

Эндерби сдержал громкий вой. И спросил:

— Если он так нормален, что у вас с ним было общего?

— Знакомство, — с грандиозным триумфом улыбнулся доктор Гринслейд, — чисто светское. Ну, — сказал он, взглянув на часы над головой Эндерби, — вам лучше вернуться в палату. — Эндерби встал. В больничной пижаме, в халате, в шлепанцах, он себя чувствовал серым ссохшимся нищим. Прошаркал из кардиографического кабинета в коридор, помедлил в нерешительности перед лестницей с уведомлением ВЫХОДА НЕТ, вспомнил, что одежда его заперта, и, сдавшись, поплелся в палату. Его привезли туда отсыпаться после промыванья желудка в отделении «Скорой помощи», два дня заставили лежать голодным в каком-то подобии детской кроватки с железными решетками по бокам, а теперь позволили мрачно супиться в халате в палате. Когда коллега-пациент спрашивал: «Чего с тобой стряслось, приятель?» — он, по указанию палатной сестры, отвечал: «Ацетилсалициловое отравление». Впрочем, грубые люди с впечатляюще наглядными заболеваниями знали гораздо больше. Этот самый тип собирался себя порешить. Пока Эндерби, сунув руки в карманы халата, наклонялся к своей койке (слева стригущий лишай, справа перелом бедра), карлик-рабочий подскочил на костылях.

— Эй, — сказал карлик.

— Да? — сказал Эндерби.

Карлик через пищевод прочистил носоглотку и спросил заговорщицки: