Земля зеленая - Андрей Упит

— Дудинский все же уверяет, что Викули пойдут в имение выкупать землю.

— Дудинский! — презрительно протянул Мартынь. — Что этот поляк может знать. Мы с Викулем сегодня утром обо всем толковали. «Да, — говорит он, — придется выкупить, как же я один отстану от всех…»

— Ему брат может дать деньги, — вставил Ванаг, наливая крепкий чай из маленького чайника. — На клидзиньском пароме он немало зарабатывает.

Мартыню Упиту только того и надо:

— Кучами деньги загребает! Эта овчинная шуба уверяет: «Брат даст мне, сколько будет нужно, одну тысячу, две тысячи — это для него пустяк. Фриц женится, будет новая хозяйка в доме. Еще неизвестно на ком: возьмет ли Минну Лукстынь, что у нас батрачит в этом году, или Анну Бриедис, что жила прошлым летом…»

Иронически улыбнувшись, Осис покачал головой.

— И все это он тебе рассказал?

— Слово в слово, не стану же я врать! — Мартынь даже ударил рукой по столу. — С другими молчит как рыба, но мы с ним старые приятели.

О хозяевах и о выкупе земли Прейман знал больше всех. Сделав затяжку из трубки и сплюнув через плечо, он прервал старшего батрака на самом интересном месте:

— В этом году все дивайские хозяева выкупят землю. Из даугавцев, кажется, только Эглит и Залит еще остались. Их помещик пока еще не вызывал. Из межгальцев пойдут Лазда и Мулдынь, собирается Силагайл, слышно, что и Дундур из Кепеней тоже.

Посрамленный Мартынь замолк, только глазами жалил этого всезнайку.

— Тому же Вилиню помещик дважды присылал извещение, — вставил Осис. — Но как он может идти, если не уплатил еще весенней ренты?

— Ты молчи, коли не знаешь! — гневно прервал его шорник. — Одно извещение, а не два. Весенняя рента еще не была внесена, но тогда за дело взялись те двое. Аугуст вымел дочиста все закрома — в мешки, да и в Клидзиню. А хозяйка лучшую корову и прошлогоднего теленка продала Вулпу, — пускай хлев пуст, клеть под метелку выметена, по ренту помещику заплатить необходимо. Тому, балаболке, денег не доверили — нельзя поручиться, что проедет мимо Салакской корчмы; в имение поехали сами. «Хорошо, — говорит Зиверс, — вижу, что вы настоящие хозяева. Так и быть, весной я продам Вилини. Пусть, — говорит он, — кунтрак за Петром Вилинем остается, по хозяйничать будете вы двое, так вернее банку выплатите».

— А ты рядом стоял? — презрительно спросил Мартынь Упит.

— Кое-что похожее и я слыхал, — вмешался Ванаг. — Ну, попробуем, каков этот получился.

Все враз чокнулись, высоко подняв стаканы, да с таким звоном, что Лизбете слегка вскрикнула, испугавшись за свою дорогую посуду.

Смесь была хороша. Мартынь даже забыл поморщиться; тележный мастер выпил и, держа руку поднятой, прислушивался, как вливается внутрь влага, затем одобрительно кивнул.

— С этим выкупом многим старым хозяевам придется лечь на боковую, — поторопился Мартынь Упит, пока не начал шорник, — как моим родственникам в Яункалачах. Старый крикун всегда был плохим плательщиком, а у старухи ни одна девушка не могла ужиться. Из банка им каждый год слали извещения, прямо срам. Ну и досталась усадьба Яну. А тот шутить не любит. Если я хозяин, то пусть не мешаются под ногами. На Волчьей горе хочет выстроить домик для арендатора и для стариков, бревна уже с зимы заготовлены. Старуха с ревом бегает по волости и кудахчет: «Все родственники уговаривали, пока не выманили у нас кунтрак! Сулили золотые горы, птичье молоко, а теперь нас, старого хозяина и хозяйку Яункалачей, в баню суют».

Мартынь смеялся от всего сердца. Свою крестную мать он терпеть не мог еще с той поры, как отработал у них лето. Ансон все время презрительно слушал — чего они там болтают, не зная сути дела. Пришло время и ему высказаться:

— Все усадьбы фон Зиверс хочет продать к будущему году. Кто может, пусть выкупит сам, кто не может — найдутся желающие с деньгами и из других волостей.

Бривинь был того же мнения.

— Айзлакстцы все выкупили уже пять лет назад, палейцы еще раньше, юнкурцы… А у нас только те, кто успел во времена старой прейлины.

Тележный мастер кивнул головой.

— Те, кто побогаче и поумнее, как ваш отец.

— Они выкупили в одно время со старым Рийниеком, — вмешался шорник. — Случилось так, что повстречались у барыни, каждый хочет быть первым. «Мое право, — говорит Рийниек, — моя усадьба на три версты ближе к имению». — «А я первый привязал лошадь к коновязи, — возражает Бривинь, — экономка может подтвердить, она в окно смотрела…» Экономку призвали в свидетели!

Вслед за «большим» смехом первый шлепок достался по колену Мартыня Ансона. Тот сделал вид, что не почувствовал даже, только ногу отодвинул подальше. Никто не смеялся, Бривинь никак не мог понять, что скрывается в этом рассказе — лесть или насмешка над его отцом. Старик на кровати начал потягиваться и кашлять, должно быть почувствовал, что говорят о нем.

— Только шестеро таких умников тогда нашлось, — заметил Осис, — ловко усадьбы получили. Говорят, что отец Спруки свез отцу Сауки в Ригу две лодки льна, старик сунтужского барина отнес в имение полученное от него же за два года жалованье. А потом что случилось, никому не известно, только сорвалась эта сделка.

— Сумасшедшей объявили родственники старую прейлину, — со знанием дела вставил Мартынь Упит.

Вытянув длинный палец, тележник стряхнул на стол пепел с папиросы, потом деликатно сдунул его на пол, часть попала на брюки шорнику.

— Зачем говоришь, если не знаешь! Старый Ремерс умер холостяком. Прейлина не приходилась ему родной сестрой; управлять имением она могла, но полных прав у нее не было, поэтому вмешались другие родственники и запретили ей продавать. Судили-рядили, у кого есть право, у кого нет, — у помещиков тоже свой порядок. Десять лет судились, пока прейлина не умерла.

— Восемьдесят пять лет ей было, — сказал Осис, — разве такая обезьяна могла управлять имением?

— Ну и жили хозяева в те времена! — смеялся Мартынь. — Да и в имении тоже. Как сунтужский староста скопил свое богатство?..

Рано он вмешался — тележный мастер еще не кончил. Неизвестно, много ли он знал вообще, но рассказывал, как по книге читал. Подождали, пока он сделает хорошую затяжку.

— Мне думается, дивайское имение было в долгах по уши, когда фон Зиверс его купил. Его самого жмут, поэтому он и дерет большую арендную плату.

Этому Ванаг не верил.

— Если бы его так прижимали, он не заставил бы шестерых рабочих ломать известняк, не собирался бы строить новый замок.

— Вся его родня в Эстонии — сплошь беднота, владеет маленькими хуторами и усадьбами, а у одного — в Валке — только домишко с садиком. А наш Макс фон Зиверс вой какой гордый — посмотреть только, как он едет, развалясь в своей бричке. В советники попасть хочет, гости из Петербурга к нему наезжают, а старый замок на берегу Даугавы — точно галочье гнездо, как в нем гостей принимать? Большие деньги ему нужны…

— Поэтому и продает свои пурвиетные участки у станции, — не удержался Прейман.

Мартынь Ансон отодвинулся от него еще дальше.

— Поэтому Макс фон Зиверс и раздает пурвиетные участки у станции в пожизненную аренду на девяносто девять лет, — чистые деньги потекут в его мошну от этих маленьких арендаторов.

Ванаг утвердительно кивнул головой: да, он согласен с этим.

— «Теперь не те времена, — говорит Макс фон Зиверс, — теперь нужны деньги. Сажать лен в имении нет смысла, а также и рожь. Сколько стоила пура ржи прошлой осенью? Рабочую силу нечем оплатить. Деньги идут из Риги, Рига растет, а горожане едят только белый хлеб. Белую муку везут из Москвы, из Ростова и из других мест. Здесь, в Земгале, тоже начали сеять пшеницу и клевер, чтобы коровы больше давали молока и масла для продажи». Вот что он говорит.

— Нашел тоже! Разве одни земгальцы такие умные! — вставил было Мартынь, по оборвал речь под гневным взглядом хозяина.

— «Теперь надо умеючи жить, — говорит Макс фон Зиверс. — Леса надо рубить, в них огромные деньги». Бундзский лесок решил вырубить, Кундравский также, и станционный ельник…

— Ну, это уж слишком!

Тут все стали кричать наперебой. О станционных елях нечего говорить, все равно ветер каждый год ломает эти некрепкие деревья, лесок на глазах редеет. И о Бундзском лесе можно не спорить — в самой середине волости, совсем не на месте. Но Кундравский лес — это чудесный строевой лес, он начинается сразу за Айзлакстским и тянется до болота, что на самой окраине волости. Даже управляющие прейлины, которые не постеснялись продать столетние дубы из парка, щадили его… Можно врать, да надо знать меру!

Тростниковый мундштук дрогнул в пальцах тележного мастера, по он старался не показать вида, как глубоко его задевает такое низкое недоверие, продолжал, словно не слышал, о чем эти дураки болтают: