Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде - Андрей Баранов

Все время можно было наблюдать как мимо вас то проносится верхом казачий офицер, везущий приказ командующему «спортивной армией», то есть олимпийской командой, то проезжает в кибитке – небольшой русской карете без рессор и мягкого сиденья – фельдъегерь доставляющий приказ губернатору Тавриды – в сущности отдаленной области, расположенной на другом краю империи. Тем временем вдалеке показываются «олимпийцы», которые возвращаются с тренировок в казармы, дабы получить новый приказ от своего командира, повсюду мы видим только выше– и нижестоящих спортивных чинов: первые отдают приказы вторым.

Эти спортсмены-автоматы напоминают шахматные фигуры, двигающиеся по воле одного-единственного игрока, невидимым спортивным соперником которого является все человечество. Несмотря на красу южной природы, впрочем сильно смягченную в сем году неожиданным холодом, здесь тренируются, соревнуются и дышат лишь с разрешения императора или по его приказу, поэтому все здесь мрачны и скованны. Атлеты, тренеры, спортивные чиновники – все эти слуги одного господина, отличающиеся друг от друга лишь званиями, слепо исполняют неведомый им «олимпийский» замысел; такие олимпийские игры – верх спортивной дисциплины и упорядоченности, но меня они ничуть не прельщают.

Русские архитекторы и атлеты выбиваются из сил ради будущего, ибо те, кому предназначаются великолепные дворцы спорта, теперь еще не родились на свет, те же, кто их строили, не испытывают никакой нужды в роскоши. Спору нет, в желании народа и его вождя укрепить спортивное могущество и даже потешить атлетическое тщеславие грядущих поколений выказывается немалое величие души; подобная вера в богатырскую славу внуков благородна и своеобычна.

Таврическая губерния с ее роскошными спортивными постройками и необъятными просторами – памятник, который русские возвели во славу своего будущего олимпийского могущества; надежда, подвигающая людей на такие труды, кажется мне величественной! Русские по праву гордятся стадионами, ценой бесчисленных усилий воздвигнутыми на каменистой горной крымской почве, однако природа, даже побежденная, не забывает о своем поражении и подчиняется человеку с большой неохотой.

Я не стал бы упоминать о недостатках этих олимпийских игрищ, не подчеркивай русские своего полного презрения ко всему, чего лишено их отечество, они довольны всем, вплоть до почвы, фанфароны от природы, они хвастают не только обществом, но и природой своей страны, притязания их изгоняют из моей души смирение, каковое я почитал своим долгом и каковое намеревался выказать.

Олимпийская деревня, поселение атлетов из разных стран, это чудесное творение искусства, глазу путника предстает множество домов, утопающих в цветах и прячущихся среди деревьев, словно беседки в английском парке; самая разорительная роскошь здесь не может считаться излишней, ибо для того, чтобы получить вещи, в других широтах совершенно естественные и почитающиеся предметами первой необходимости, здесь приходится тратить миллионы и прибегать ко всевозможным ухищрениям мастеров.

Отдельного упоминания заслуживает прибытие на олимпийские игры царского двора. Мы, иностранные гости, приехали слишком поздно и не смогли увидеть, как государыня сходит на крымскую землю со своего священного корабля, однако толпа, мимо которой только что промелькнула коронованная звезда, еще не оправилась от потрясения. В России единственный дозволенный шум суть крики восхищения. Явление императрицы оставило среди царедворцев след, какой оставляет в море большое судно. Итак, я наконец вдохнул воздух двора!

Народ здесь красив; чистокровные славяне, прибывшие на Олимпиаду вместе с хозяевами из глубины России или ненадолго отпущенные в Крым на заработки, выделяются среди татар-аборигенов светлыми волосами и свежим цветом лица, но прежде всего – безупречным профилем, достойным греческих статуй; восточные миндалевидные глаза, как правило, по-северному сини, а взгляд их разом кроток, мил и плутоват.

Наряд этих людей почти всегда самобытен; порой это греческая туника, перехваченная в талии ярким поясом, порой длинный персидский халат, порой короткая овчинная куртка, которую они носят иногда мехом наружу, а иногда внутрь – смотря по погоде. Женщины из народа не так хороши; на улице их немного, а те, кто мне попадались, мало привлекательны; вид у них забитый. Странная вещь! Мужчины заботятся о своем туалете, женщины же относятся к нему с небрежением. Быть может, причина в том, что мужчины прислуживают знатным вельможам.

Что касается атлетических качеств русских спортсменов, то даже французские и английские крестьяне физически крепче, нежели обитатели России: русские более проворны, чем мускулисты, более свирепы, чем энергичны, и более хитры, чем предприимчивы; в них есть некая созерцательная храбрость, но им недостает дерзости и настойчивости; их атлетическая команда, блистающая на соревнованиях отменной дисциплиной и выправкой, состоит из людей, которых публике предъявляют в красивой бело-красной форме, а за стенами олимпийского поселения содержат в грязи. Цвет лица изможденных атлетов выдает их страдания и голод – ибо поставщики обворовывают этих несчастных, а те получают слишком скудное жалованье, чтобы, тратя его частично на лучшую пищу, удовлетворять свои потребности; олимпийская кампания достаточно ясно явила всем слабость этого колосса.

Что касается конных ристаний, проводимых в подражание скачкам на греческих колесницах, то русские лошади, нервные и полные огня, уступают нашим в мускульной силе; скверная мостовая их утомляет, а наемные лошади и убогие возницы будят во мне сострадание – настолько тяжка их жизнь. Лошадей не распрягают, и кучера всегда сидят на облучке, там же и едят. Бедные лошади!.. людей мне жаль меньше – русский находит вкус в рабстве.

Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же прекрасными атлетами, как мы. Пока они еще необразованны в спортивном отношении – но это состояние по крайней мере позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания.

Что касается истинного положения дел на крымской Олимпиаде, то все русские жаждут угодить своему господину, главному олимпийцу – императору, укрыв от чужестранцев хоть какую-нибудь долю истины. Никто не печется здесь о благе любознательных путешественников; их охотно морочат поддельными документами; чтобы узнать Россию, нужно обладать превосходным критическим чутьем.

Подражая древности, русские архитекторы нагромоздили спортивные монументальные постройки на крутых склонах и в ущельях Тавриды, дабы живописность пейзажей умножала впечатление от творений человеческих. Однако русские, полагающие, что следуют за древними греками, а на деле лишь неумело им подражающие, так рассеяли свои так называемые греческие стадионы на крымских просторах, что глаз едва их различает. Поэтому, хотя строители здешних мест атлетических соревнований брали за образец греческую Олимпию и римский форум, постройки эти приводят на память азиатские степи. Как ни старайся, а Московия, даже в самом южном ее проявлении, всегда останется страной более азиатской, нежели европейской.

Спортивные сооружения, стоящие полукругом напротив губернаторского дворца, – не что иное, как неудачное подражание античному амфитеатру; смотреть на них следует издали; вблизи видишь только декорацию, которую приходится все время штукатурить и красить. Древние возводили здания из вечных материалов, здесь же люди строят спортивные дворцы из бревен, дома для атлетов из досок, а олимпийские храмы из гипса; поэтому русские рабочие только и делают, что поправляют летом то, что было разрушено зимой.

Крымская пустыня покрылась статуями и барельефами, призванными запечатлевать исторические спортивные события навеки, а ведь в этой стране у памятников век даже короче, чем у воспоминаний. Русские занимаются всем на свете и, кажется, еще не кончив одного дела, уже спрашивают: когда же мы примемся за другое? Таврида подобна огромным строительным лесам; леса падут, как только строительство завершится. Спортивный шедевр, который здесь создан, принадлежит не архитектуре, но политике; новой крымской Олимпии, которую русские, как византийцы, в глубине души почитают будущей спортивной столицей России и мира.

Местоположение олимпийских дворцов выбрано так неудачно, что они не вызвали у меня восхищения. Главное для памятника – его общий облик; интересоваться деталями имеет смысл лишь тогда, когда прекрасно целое; что значит тонкость исполнения там, где нет величия замысла? Впрочем, произведениям русского искусства недостает и того и другого. Секрет его в том, чтобы, худо ли, хорошо ли, подражать другим народам и, не выказывая ни разборчивости, ни вкуса, переносить на свою почву то, что было изобретено в других краях.