Смысл тревоги - Ролло Мэй

Для эпохи Возрождения отнюдь не характерна вера в ценность личности самой по себе. Скорее, как мы уже упоминали, ценилась сильная личность. Молчаливо предполагалась, что сильный может эксплуатировать слабого и манипулировать им, не чувствуя угрызений совести и не испытывая жалости. Важно помнить, что эпоха Ренессанса, породившая принципы, которые бессознательно усвоили многие люди нашего времени, не была движением масс, ей задавала тон горстка сильных и одаренных личностей.

Представления о virtu в эпоху Ренессанса в основном включало в себя смелость и другие качества, необходимые для достижения успеха. «О действиях стали судить на основе успеха; человек, который мог помочь друзьям, устрашить врагов и любыми средствами проложить путь к успеху, считался героем. То, что Макиавелли называл словом «virtu», сохраняет только те из римских «добродетелей» (virtus), которые имеют отношение к смелости, хитрости и личному мастерству человека, добивающегося своей цели, какой бы она ни была»[352]. Мы можем заметить, как тесно связаны между собой индивидуализм и дух соревнования. Представления об успехе как о торжестве сильного человека, стремящегося занять важное место в обществе, причем само общество является скорее сценой для его сражения, — все это установило неразрывную связь между успехом и соревнованием. Общество вознаграждало человека, добившегося самореализации вследствие своего превосходства над другими людьми.

Вера в могущество свободного человека была в эпоху Ренессанса совершенно сознательной установкой. Леон Альберти, один из таких выдающихся людей, который превосходил окружающих во всем — от гимнастики до математики, — сформулировал как бы лозунг такой сильной личности: «Человек способен совершить все что угодно, если захочет»[353]. Но особенно точно дух Возрождения выразил Пико делла Мирандола, который написал двенадцать книг, где доказывал, что человек является господином своей судьбы. В своей знаменитой «Речи о достоинстве человека» он изображает Бога, обращающегося к Адаму с такими словами:

«Мы не определили тебе постоянного места обитания и не повелели носить какое-либо определенное обличье… Не связанный тесными оковами, лишь по своей свободной воле, во власть которой я тебя предаю, ты должен сам определить свою природу. Я поставил тебя в середину этого мира, чтобы отсюда тебе было удобнее окинуть взором весь мир. Ты не был создан ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, дабы ты сам мог стать собственным свободным творцом и ваятелем и придать себе такую форму, какую захочешь. Тебе дана власть опуститься ниже и уподобиться грубейшим созданиям. Тебе дана власть тянуться к высшему, устремиться к Божественному — с помощью твоего разума».

Такое представление о силе человека и о его свободе двигаться в любом избранном направлении является, по выражению Саймондса, «откровением духа времени»[354]. Нет пределов возможностям человека, если только он, как говорил Микеланджело, способен «верить в самого себя». Сознательным идеалом того времени был l’uomo universale, многосторонний человек, полностью реализовавший свои способности.

Но нет ли у такого «чудесного нового мира» своей негативной стороны? Клинический опыт говорит нам, что подобную уверенность в себе должно уравновешивать нечто противоположное. Можно заметить, что на менее осознанном уровне под оптимизмом и верой в себя в людях эпохи Ренессанса живет отчаяние и новое чувство тревоги. Эти скрытые чувства, которые выходят на поверхность лишь к концу эпохи Возрождения, легко заметить у Микеланджело. На сознательном уровне Микеланджело прославляет индивидуализм и готов принять одиночество, которое тот за собой влечет. «У меня нет никакого друга, и мне не нужны друзья, — пишет он. — Тот, кто следует за другими, никогда не окажется впереди, а тот, кто не может полагаться на свои способности, не получит пользы от трудов других людей»[355]. Это ничуть не похоже на слова Одена:

… ибо Эго — лишь сон,Пока не назвал его кто-то по имени.

Но в живописи Микеланджело можно увидеть напряженность, конфликт, которые являются противовесом для чрезмерного индивидуализма того времени. В его фресках в Сикстинской капелле ощущается беспокойство и волнение. Человеческие фигуры Микеланджело, по словам Саймондса, «дышат странным и страшным беспокойством». Художники Возрождения стремились снова вернуть дух классической Греции, но, как замечает Саймондс, между «уравновешенным спокойствием» Фидия и волнением Микеланджело огромная разница[356].

Почти все люди, изображенные Микеланджело, на первый взгляд кажутся сильными и торжествующими, но если приглядеться внимательнее, у них расширенные глаза, что является признаком тревоги. Мы ожидаем увидеть испуг на его фреске «Осужденные, ужасающиеся о своем падении», но удивительно то, что подобное испуганное выражение, хотя не столь ярко выраженное, свойственно и другим человеческим фигурам, нарисованным на стенах Сикстинской капеллы. Можно подумать, художник хочет продемонстрировать, что это внутреннее напряжение присуще не только его времени, но и ему самому как сыну своей эпохи: на автопортрете Микеланджело глаза опять-таки сильно расширены, что является типичным признаком настороженности. Можно найти такую же скрытую зарождающуюся тревогу за сознательными идеалами у многих художников Возрождения (возьмем, например, гармоничных людей, изображенных Рафаэлем). Но именно Микеланджело, проживший долгую жизнь, перерос юношеские мечты Ренессанса и видел верхнюю точку развития новой эпохи. Благодаря своему гению и глубине восприятия он выразил свое время лучше, чем его предшественники. Скрытые тенденции той эпохи также нашли в его творчестве свое ясное выражение. Человеческие фигуры Микеланджело можно считать символом как сознательных идеалов, так и «подводного течения» Ренессанса; они выглядят сильными победителями, всесторонне развитыми людьми — и одновременно напряжены, взволнованы и тревожны.

Важно заметить, что скрытое напряжение и отчаяние присутствует в работах тех людей, которые достигли успеха в соревновании с другими людьми. Поэтому их тревогу нельзя рассматривать как проявление фрустрации на пути к достижению успеха. Скорее, как я полагаю, она связана с двумя прямыми следствиями крайнего индивидуализма: с психологической изоляцией и с потерей коллективных ценностей.

Эти две черты крайнего индивидуализма эпохи Ренессанса описывает Фромм: «Создается впечатление, что новая свобода принесла с собой две вещи: увеличила ощущение своей силы и одновременно усилила чувство одиночества, сомнение, скептицизм, в результате чего родилась тревога»[357]. Одним из симптомов скрытых психологических тенденций стала, по выражению Бурхарда, «болезненная жажда славы». Иногда жажда славы доходила до того, что человек совершал перед публикой убийство или еще какой-либо антисоциальный поступок, возмущавший общественное мнение, в надежде, что потомки не забудут его имени[358]. Это свидетельствует об одиночестве и неполноценности взаимоотношений между людьми и о сильнейшей потребности найти признание окружающих, хотя бы путем агрессивного действия против них. Останется ли о человеке добрая или худая память — подобный вопрос не был самым главным. Это отображает одну характерную черту индивидуализма, которую можно обнаружить и в экономической жизни нашего времени: агрессия, направленная на других, является способом добиться их признания. Иногда подобным образом ведет себя одинокий ребенок, который совершает антисоциальный поступок, чтобы получить заботу и признание — хотя бы в извращенной форме.

Честолюбивое стремление к соревнованию отразилось на отношении человека к самому себе. В результате естественного психологического процесса отношение человека к другим людям превращается в его отношение к самому себе. Отчуждение от других приводит к отчуждению от самого себя. Манипулирование другими людьми ради увеличения своей власти и богатства (например, дворяне и бюргеры) приводит к тому, что «это отравляет отношение человека к самому себе, разрушает чувство безопасности и веру в себя. Свое собственное Я, подобно окружающим людям, превращается в объект манипуляций»[359]. Кроме того, самооценка человека попадает в зависимость от достижения успеха в соревновании с другими. Успех приобретает безусловный вес — «безусловный» в том смысле, что от него зависит как социальная ценность человека, так и его уважение к самому себе. Так зарождается навязчивое стремление к успеху в социальном соревновании, свойственное современным людям. Кардинер описывает проблемы современного человека так: