Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру - Семар Сел-Азар

гость.

– И что же, он согласен?

– Пока он ответа не дал, но дело времени.

– А как же, наши условия? – Подал возмущенный голос священнослужитель.

– Об этом можешь, не беспокоится. Если Мес-Э согласится, лугаль возвысит его, и тогда место градоначальника опустеет. – Выпрямившись, высокий гость откинув накидку, подставляя свету точеное лицо с козлиной бородкой, завершил – Вскоре я должен возвращаться в Киш, дабы не раздражать Ур-Забабу долгим отсутствием и не вызывать ненужного подозрения. Долг чашеносца, всегда быть рядом со своим господином. Оттуда нарочным, я вам отправлю подробные указания.

– А это не опасно, открываться человеку такой важности и не получив согласия, возвращаться без предосторожности? – Обеспокоенно спросил тот же голос, что с недоверием удивлялся участию в заговоре жрецов.

– Чье слово, имеет больший вес? Чашника великого единодержца, или новоиспеченного градоначальника? Будь государь прозорливее, может он бы и стал делать правильные выводы, но, увы, наш единодержец слишком увлечен самолюбованием. Так что тут я спокоен. Дурень, считающий себя самым мудрым, а на деле не видящий дальше собственного носа, мне так же опасен, как псу блоха: немного зудит, но вполне сносно, да и неприятность эта до поры. А если вдруг, что-нибудь случится с государственным сановником здесь, думаю энси недолго усидит на месте, равно как его голова. К тому же, Мес-Э слишком умен, чтобы не понимать, что дни Ур-Забабы сочтены, и слишком труслив и жаден, чтобы при такой будущности оставаться ему верным. Он уже повязан тем, что когда-то отпустил вражеского пленника, мня, что этому нет свидетелей. Но благодаря нашему абгалу, видок нашелся, оттуда, откуда меньше всего ожидали. А теперь, он повязан еще крепче. Так что ждать, пока он примет правильное решение, осталось недолго. Еще я не успею отбыть из Нибиру, как он будет готов исполнять волю вашего повелителя. – И громко – Дайте время!

Тут, в задней части корчмы, что-то зашумело. Насторожившиеся гости встрепенулись, самый быстрый заговорщик, сунув руку под плащ, спросил хозяйку:

– Кто там у тебя? Ты же сказала, что всех отослала.

– Да не бойтесь, там у меня один храбрец прибирается. Он не опасен. – Как будто сразу всем, ответила Ку-Баба.

– Да как, такое возможно?! – Под плащом хватаясь за меч, вскричал беспокойный человек, и вскочил, чтобы догнать тут же выскочившего от его окрика молодца.

– Стой. – Удержал вспыльчивого товарища, высокий гость. – Пусть уходит. Кто ему поверит? Да и не догонишь его теперь: гляди, какого стрекача дал, не скажешь, что сам в два обхвата, только пятки сверкают. – Залюбовавшись на стремглав уносившегося толстяка, продолжал Азуф. – Теперь пойдут слухи о горе-разоблачителе тайных заговоров. Все будут думать, что это очередная байка пустоплета и проверять уже не станут наверняка…. Ку-Баба, он, кажется, что-то у тебя сломал, когда убегал.

– Вот ведь обосранец. – Взглянув с досадой на снесенную тростниковую дверь, укоризненно выругалась большая женщина.

3. Радость бытия.

Спускаясь вдоль струящегося серебром потока, скитальцы рассчитывали неплохо поживиться в попадающихся мимо селениях, но встречая всюду разорение, приходили к печальному выводу, что ничего не найдут здесь кроме печали и слез. Видя это, все они, не сговариваясь, решили, что было бы справедливо давать свои представления как и прежде – за пропитание, пока они не окажутся в землях более благостных. Но и это казалось великим побором с несчастных людей, уже не ожидавших для себя ничего хорошего и потому не спешащих на веселые представления.

Жизнь людей здесь была невыносима вдвойне, постоянными поборами на войну и набегами размножившегося лихого люда, отбиравшего у людей последнее, оставляя их умирать в нищете, или вынуждая самим становится разбойниками и обирать таких же несчастных. Самые свирепые и жестокие становились для молодежи примером подражаний, а стать ворами и убийцами было пределом их мечтаний. Но большинство, привязанное домом и родными людьми, продолжало влачить жалкое существование в вечном страхе, не решаясь пойти на воровство и смертоубийство, имея печальный опыт тех кто уходил в разбой. Казалось, чему бы радоваться, чтобы продолжать жить? Казалось единственный выход из всего – смерть. Но люди упорно продолжали жить, цепляясь за свои существования.

– Зачем так жить?! Даже у рабов, больше надежд и меньше страхов, чем у самого благополучного из этих людей! – В отчаянии вскричал Аш, глядя на потухшие лица людей.

– Ты ведь знаешь, что проповедники и вельможные богатеи, чтобы не терять послушное стадо приносящее блага, внушают людям страх перед самоубийством. – Сказала мудрая Ама. – Но ты не знаешь, насколько сильна бывает, одна лишь радость бытия на этом свете: когда один лишь страх перед смертью не позволяет проститься с этим миром; одно лишь чувство того, что ты еще дышишь, удерживает тебя. Ты не испытывал, и спасут тебя боги, никогда не познаешь того ужаса перед концом, от которого начинаешь пугаться и самого существования, ибо понимаешь, что конец все равно неизбежен и когда-нибудь непременно наступит. И сердце из страха колотит так, что ты мечешься в бессилии что-либо изменить, заранее страшась неизвестности потустороннего, когда лишь мысль от вопроса себе – «А что же там?», заставляет содрогнуться. И тогда-то, ты по-настоящему начинаешь ценить жизнь, какой бы худой она ни была.

Выслушав умудренную жизнью старуху, Аш не удержался, чтобы не спросить, словно возражая:

– А как же, проповеди жрецов о загробной жизни?

– Трудно поверить в слова о воздаянии после смерти, смиренным перед бесправием, когда проповедующие об этом, сами живут в роскоши и разврате, а их утробы круглее и больше чем у женщин на сносях. – Шамкая беззубым ртом, прокряхтела старуха. – Но, что поделать? Люди и у нас хотят верить в божественность земного устроения, и все приносят и приносят воздаяния в храмы, снимая с себя последнее, надеясь этим заслужить лучшей участи в краю Иркалла. Видя же, торжество кривд господ и чиновников, червь сомнения и страх что они не найдут правды и после смерти, все больше гложет им души. Оттого и нет в них света, а взоры их пусты и безнадежны. Потому мне не терпится взглянуть хоть глазком, на того, кто смог опрокинуть этот порядок и вернуть свой народ в лоно матери – во времена изначального обустройства, когда было неважно медник ты или сукновал, богатый ты или нет, но все были равны и сами решали, как им жить. Я хочу увидеть этого человека.

Чем дальше они продвигались ближе к границам Лагаша, тем все светлей и радостней казались встречающиеся лица. Несмотря на то, что здесь люди жили в такой же убогости и страхе, как и везде, сюда доходило все больше слухов