Фитиль для керосинки - Михаил Садовский

После спектакля что-то изменилось вокруг. Венька пытался понять, но никакого общего правила не получалось. Вещи, которые раньше его задевали и интересовали, теперь стали совсем чужими -- они, конечно, существовали, но ему было все равно.

Юрка-ремесленник (Венька так и звал его для себя по-прежнему) больше в кружке не появлялся. Его однокашники тоже больше не встречались Веньке, хотя он нет-нет, да и нарушал запрет и бегал на ту сторону. Эсфирь-учительница настолько слилась в памяти с Эсфирью библейской, что стала скорее образом, а не живым человеком, в которого можно влюбиться. Но иногда ее запах возникал в Венькином сознании, и что-то так удивительно замирало внутри, что он даже останавливался, когда шел, и закрывал глаза... Лизка получила паспорт. Она стала совсем взрослой: одевалась как-то по-другому и загадочно улыбалась. Если бы не ее глаза... но Венька редко сам вспоминал о ней. Шурка частенько уходил к Нинке, а потом рассказывал, что читали, о чем говорили, и передавал приветы и от нее и от бабки. В доме исчезли еврейские газеты. Шурка раньше натыкался на них то в стопке на столике, то доставая какую-нибудь снедь: завернутый хлеб или селедку. Мама старалась пораньше вернуться домой, иногда даже засветло -- день заметно удлинился, а снегу навалило выше завалинки.

За ближним лесом на краю поселка в деревне, говорят, объявилась банда. Это вернулись из заключения зэки по амнистии в честь юбилея Советской власти. Вся округа об этом знала . Женщины боялись выходить в туалет в темное время

-- мужчины их провожали, после того, как одну схватили прямо там, и она вернулась домой после насилия и надругательства калекой. Красивое пальто старались не надевать, а платок сдвигали пониже на глаза. С электрички шли, как взрослый детский сад -- хуже всего было тем, кто жил дальше всех и оставался на- последок. Венька сам однажды слышал и видел, как после отчаянного визга "караул", по всей улице в близлежащих домах погасли окна. Отец еще не приехал из экспедиции, и два приятеля, как бы случайно, оказывались у платформы, когда мама должна была вернуться. Раза два она пыталась возражать, но потом обняла их обоих и вздохнула: "Ах, вы мои защитники!"

Школа вообще отошла на десятый план. Венька не пропускал занятия. Сидел в середине ряда. Грамотно и ужасно грязно писал в тетрадях. Наспех на перемене учил следующий урок -- ему было достаточно по диагонали пробежать несколько заданных страниц. Отвечал строго по учебнику и не порол отсебятину, и не сыпал вопросы, а по окончании занятий сразу исчезал из жарко натопленной школьной избы. Честно сказать, ему было просто скучно. Однажды, на тусклом уроке географии, когда путешественники выглядели просто неживыми -- ничего не преодолевали, не боролись, не подыхали от страха, жажды, холода, а шли, открывали, наносили на карту и были первыми в мире русскими исследователями, он поймал себя на том, что еще полгода назад стал бы шкодничать. Он бы задавал вопросы, или привязал шнурком косичку впереди сидящей девчонки к парте, наконец, читал бы книжку построчно, продвигая страницу под щелью между крышкой парты и самой партой. Теперь же он тупо смотрел на висящую карту и думал совсем о другом. Во-первых, он решил попросить отца взять его в экспедицию, вперемешку с этим он судорожно искал варианты, как скопить на пугач. Весь его капитал скукожился в прошлую новогоднюю ночь, и с тех пор надо было достать еще девять раз по столько, сколько у него было. А пугач, несмотря на свою игрушечность, так блестел и так громко грохал, что вполне в темноте мог отпугнуть хоть кого -- Венька представлял себе эту картину: чернота кругом, и он палит из пугача в лицо бандиту, а тот в ответ страшно матерится и машет руками впустую... Вот именно в этот момент он вдруг неожиданно осознал, как будто кто-то шепотом подсказал ему: ты научился терпеть. Сначала он сам не понял смысла этой догадки. Но стал медленно прокручивать все назад, и сам себе сказал: "Все вокруг, как было, только я научился терпеть. Дядя Сережа так говорил: "Страх перетерпеть можно".

-- Шурка, ты боишься, когда за шишками для клеста на елки лазаешь?

--поинтересовался он.

-- А я вниз не смотрю! Я больше боюсь, чтоб мать не узнала.

-- А бандитов боишься?

-- На что я им нужен? -- ответил Шурка вопросом на вопрос

-- Да просто так пришибить могут...

-- Могут. -- Согласился Шурка. -- Так лучше им не попадаться. А вообще, они всегда выгоду ищут. Мать сказала, что они потом все обратно пойдут...

-- Как это? --удивился Венька.

-- Ну, опять попадутся все на чем-нибудь, а кто завязать захочет, того они прирежут, и все...

-- Врешь ты все! Их же выпустили. Им поверили...

-- Дурак ты. -- Спокойно ответил Шурка и объяснять не стал. Возле станции Венька лицом к лицу столкнулся с Генкой в дверях магазина.

-- Вот это да? --удивился Генка. -- Ты чего здесь?

-- А ты? -- Не очень дружелюбно отозвался Венька.

-- Я вроде слышал, что вы уехали... -- улыбнулся Генка

-- Куда ? -- удивился Венька

-- Да так... -- Генка замялся, потом оттащил Веньку в строну за рукав и прямо в ухо сказал: -- Лизка-то уезжает, ты знаешь?

-- Куда? -- удивился Венька снова. Генка долго смотрел на него, соображая насколько искренне он удивлен. -- Совсем ты отстал от жизни... я ей хотел объяснить, что не надо, что здесь лучше... заживем скоро... а она...

-- Ты ж сказал, что она твоя... у нее и паспорт теперь есть...

-- Ты, правда, еще маленький, Венька... а у тебя бармицве была?

-- А ты откуда все знаешь? -- уже в который раз удивился Венька.

-- Что ж ты думаешь, если мой отец евреев не любит, так и я тоже такой. Я не такой, -- обиделся Генка. Я совсем не такой. Он был на голову выше Веньки и смотрел на него сверху с выражением: "Ну, чего ты, в самом деле!"

-- Я ничего. -- Смутился Венька. -- У меня на Песах бармицве. Только мы не справляем -- мать в партии, отец вообще... -- Венька махнул рукой...

-- Ну и что! -- Возмутился Генка, -- Ты что думаешь, которые куличи святить ходят -- все беспартийные и не комсомольцы!? Если сами боятся -- бабок посылают! Что им сделают? А ты спроси Лизку! -- сказал он без перехода.

-- Ладно. -- Пообещал Венька. -- Только ты болтал бы меньше всяким,.-примирительно добавил он.

-- Ну, ты даешь! Какой же ты всякий -- ты же свой... "Вот это да,-- думал Венька,-- Генка теперь мне говорит, что я "свой". Он не любил его. И не верил ему. -- "Свой!"

Лизка подтвердила : "Уезжаю. Пусть болтает. Теперь все равно. Голда договорилась, что мы уезжаем. Не знаю, сколько, но много. А наши все едут. Вся семья. И Фейгин уезжает. Мельник -- фотограф. Учительница истории из школы..."

Венька сразу почувствовал, как жар, по обыкновению, заливает его: "Истории?"

-- "Да". -- Подтвердила Лизка. Она ничего не заметила..." Венька оглушенный, не попрощавшись, побрел прочь.

-- Веничка, -- ты что обиделся, что я уезжаю... ты ко мне приедешь... я подожду тебя... ну, не сердись, нарешер,78 -- она догнала его. -- Тебя на мацу записать? -- тогда в очереди стоять не надо.

-- Что? -- удивился Венька, -- А... запиши...

-- Сколько?

-- Я не знаю...

-- Ну, я тебя запишу на упаковку, а там уж захочешь, больше возьмешь...-- и она по своему обыкновению чмокнула его. На этот раз в щеку. "Врет все.-- Спокойно подумал Венька.-- И что любит врет, и что уезжает... нет, что уезжает, наверное, не врет... и Эсфирь? Может, есть другая учительница истории, в другой школе. В поселке пять школ! Нет, из их школы -точно не уезжает Ангелина Васильевна... даже не похоже... конечно, не Эсфирь. Почему именно она? Почему все сразу должно стать так плохо. Фейгин...Эсфирь... Лизка..." Ему вдруг очень жалко стало, что Лизка уезжает. Почему жалко -- он не знал, но он так привык, что есть Лизка, которая над ним все время подшучивает, целует его, и у которой так здорово, как ни у кого на свете, раскачивается пальто, когда она идет. ГЛАВА ХIII. ПАСХА

Еврейская Пасха приходилась на конец марта, а уже в середине развезло так, что действительно: ни пройти, ни проехать. Галоши не спасали. Снежное месиво ровным слоем покрыло все -- расчищенные дорожки, лесную целину, улицы... На каникулы Венька запасся книгами и не выходил из дома. Отец вернулся без предупреждения -- его ждали позже. Мама ахнула, опустилась на стул и застыла. Венька повис у отца на шее и почувствовал, что сейчас заплачет, а ему совсем не хотелось, чтобы это видели... на вопрос отца, что

дома и что в поселке -- он ничего не мог ответить -- сидел все время дома. "Чудеса! -- сказал отец -- Ты -- и дома! И без происшествий. Чу-де-са!" У отца оказалось три дня, и они провели их вместе. Правда, один пропал, потому что они ходили к тетке. Там пришлось откровенно поскучать -- надо было присутствовать на глазах старших. Венька в окно видел, как Лизка выходила из дома и возвращалась сначала в зеленом пальто с воротником, а потом в незнакомом ярко красном. Она в нем показалась Веньке очень красивой, и ему стало приятно, что "его" Лизка такая красивая. Потом он стал думать, почему "его", и в результате долгого размышления и спора пришел к простой мысли -его знакомая. Могла же у него быть знакомая, которую звали Лиза! Генкин отец, как всегда, пошатываясь и мотая головой, вернулся домой. Поле обзора было небольшим. Малка с огромными сумками притащилась, отдуваясь. Громкий разговор начался за стеной на кухне, причем, казалось, что спорящие сейчас перейдут в рукопашную. Голоса переплетались, и путались еврейские слова с русскими. Потом вдруг все начинали дружно смеяться и снова принимались спорить с таким же азартом. Венька успел уже пообщаться с бабушкой. Она плохо говорила по-русски, и он с трудом ее понимал. Вообще ему казалось, что она немного не в себе -- "того", как говорили ребята. Наконец, он раскопал на тумбочке какую-то книгу без обложки со старым твердым знаком на конце слов и утонул в ней. В ней описывались города, расположенные на берегах Волги, и нравы народов, населяющих их. Вот это было любимое Венькино чтение... В один из дней они пошли на дневной сеанс в "зимний", куда одному Веньке ходить запрещалось, и смотрели трофейную картину "Гладиатор". Правда, фильм оказался очень коротким -- говорят, из него "повырезали" много всяких сцен. Веньке показалось, что самых главных, потому что часто не связывалось одно с другим. Но главный герой был хорош! Жалко только, что сильным и смелым он стал после удивительного укола, а потом снова превратился в хилого, как Шурка... Вечером они снова пошли к станции и встречали маму. Они возвращались вместе, и Венька думал, что так вот -- втроем, они идут первый раз в жизни. Может, когда он был совсем маленьким только было такое, но он ... не помнил...