Кольцо предназначения - Наталия Ломовская

Только Аким и держал его в узде, учиться заставлял. И выучил, отошел Петр Никифорович душой, встретил хорошую девушку, женился, детки пошли. После революции Быков эмигрировал, прихватив остатки разинских сокровищ. Все исчезло, разошлось по рукам сомнительных скупщиков, нещедрых ювелиров, расточилось в полутьме ломбардов, кое-что, наверное, и в музеи попало. Быть может, он случайно оставил заветное кольцо, быть может, передал его своему старшему сыну, оставшемуся в красной Одессе... А Вера Солодкова, дочь его, росла и жила в волжском городке, и заботился о ней дядя ее, которого она за отца почитала, и мать, которая умерла рано, но перед смертью успела полкольца дочери отдать, завещав беречь и хранить.

Глава 18

В тот день Аля не пошла ночевать домой. Правда, она часто оставалась у Мельникова. Ей давно опротивела маленькая квартира, в которую она перевезла маму, а вместе с ней каким-то образом переселился дух нищеты, грусти, неустроенной старости. Диван в кабинете ученого кожаный, неудобный, кряхтел износившимися пружинами, простыня сползала со скользкого покрытия. Она крутилась с боку на бок и думала о прекрасной, сверкающей жизни, о заморском женихе-миллионере, который предназначен не ей. Другой. Но почему же другой-то? Чем она лучше Анжелики? Она же ничего не сделала, пальцем не шевельнула ради своего будущего, ей с рождения кем-то неведомым было предназначено богатство!

Под утро совершенно измученная горькими размышлениями Анжелика выбралась в кухню, жадно закурила и поставила греться чайник. Из коридора послышались шаркающие шаги – Мельников, видно, тоже не спал или только что очнулся от зыбкого старческого сна.

– Что ты, Аля? Утро?

– Шесть часов. Зачем встали? Что-то болит?

– Ничего у меня не болит. Старость, даже спать сил нет. Напишем с тобой письмо?

– Какое еще письмо? – недовольно пробормотала Аля. Схватила закипевший чайник, обожглась струей пара. – А, письмо... Напишем. Вы что хотите на завтрак, овсянку?

– Можно овсянку. Можно манку. Жидкую.

– Хорошо. Только молока нет. Я выйду в магазин.

– Не надо, не бегай. Сварим яйца всмятку...

Но Анжелика уже в прихожей вздевала руку в рукав пальто, выталкивала застрявший там кашемировый шарф.

В круглосуточном супермаркете она купила два пакета молока, кефир, кофе, яблоки и круглый английский кекс. Старик последнее время пристрастился к сладкому, жаловался на постоянную горечь во рту. От таблеток, конечно. Зевающая кассирша мучительно долго пробивала чек, ошибалась, исправлялась, отсчитывала скользкую медь на сдачу и укладывала покупки в шуршащий, слипшийся пакет. И такая скука была в этой заспанной толстухе и в серо-ледяном питерском утре, в желтушном свете фонарей, что Але захотелось не то зевнуть, не то заплакать. От недосыпа слегка потряхивало, по хребту проходил озноб.

«Сегодня суббота, – соображала Аля, пешком поднимаясь по лестнице на шестой этаж тренировки ради. – Покормлю старика, напишу для него письмо и уеду домой. Лягу спать и просплю до вечера, а там можно будет позвонить Ленке и поехать куда-нибудь плясать».

Но вечером того дня Ленке пришлось одной отплясывать в «Манхэттене» на Фонтанке. Анжелика переобулась в прихожей, кинула на вешалку пальто, принесла в кухню пакет и стала складывать продукты в холодильник.

– Сергей Анатольевич! Вам яблоко потереть?

Мельников не ответил, и Анжелика на цыпочках пошла по коридору. Она не сомневалась, что старик прикорнул, пока ее не было, и теперь не стоит его будить. Но в спальне Мельникова не обнаружилось.

Анжелика нашла старого ученого в кабинете. Он полулежал на неубранном диванчике – голова неловко откинута на спинку, ноги на полу, из пальцев правой руки выпала толстенькая записная книжка. Глаза Мельникова были открыты, лицо очень спокойно.

Аля не стала подходить к Мельникову. Ясно было с порога – его ученая карьера окончена. Он мертв, умер внезапно и спокойно. Просто остановилось изношенное сердце. Просто... Но сейчас не стоит думать об этом. Сейчас нужно позаботиться прежде всего о себе. Много нам не надо, мы не мародеры. В тяжелой шкатулке под столом деньги – взять ровно половину. Тяжелый золотой портсигар нам совершенно не нужен, возни с ним! А вот крохотный дорогущий лэптоп, купленный три месяца назад, нужно припрятать, тем более что чек и все документы на него хранятся у Анжелики! Повинуясь непонятному предчувствию, она спрятала в свою сумку и записную книжку, которую Мельников взял в руки перед смертью. А потом пошла к телефону и спокойно позвонила знакомому врачу Сергея Анатольевича.

Анжелика уже знала, что будет делать, поэтому все время была где-то не здесь, словно по ту сторону, словно на том берегу. На похоронах Сергея Анатольевича она пребывала в забытьи, окунала лицо в букет белых лилий и ни на кого не поднимала глаз. Ее не взволновало даже появление последней бывшей жены Мельникова – шустрой дамочки – и сына-флегматика. Родственники мгновенно потеснили «самозванку» и с большим скандалом отдали то, что Сергей Анатольевич ей завещал. Но и рисунок Добужинского мало порадовал Анжелику, не коснулся как-то ее души.

– Убивается, – с сочувствием говорили друзья-соратники Мельникова. – Он ей вместо отца был...

Находились и циники, предлагавшие другую версию, полагавшие, что рыжеволосая валькирия приходилась ученому последней, отнюдь не платонической любовью. Ну, так что же? Все равно ее жалко. Имущество оттяпали родственники, а девочка лишилась близкого человека.

И все они были неправы. Анжелика была безмерно благодарна Мельникову за все, что он сделал для нее при жизни, но более – за то, что оставил после смерти. И главным сокровищем справедливо полагала письмо Алексея Быкова. Как кащеева смерть, хранилось оно в виртуальном почтовом ящике, а почтовый ящик – в лэптопе, а лэптоп в изящном замшевом чемоданчике.

Еще два дня Аля чувствовала себя задумчиво-сонной, двигалась словно под водой и слышала все окружающие звуки словно сквозь водную толщу. А утром третьего дня сказала матери, помешивая кофе:

– Я хочу съездить в Верхневолжск.

Варвара Борисовна встала, поставила банку джема в холодильник, достала масленку, снова вынула джем. Аля наблюдала за этими хаотичными действиями, говорящими о сильном душевном волнении, с интересом.

– Почему ты не спрашиваешь – зачем?

– Откуда ты знаешь? – глухо произнесла мать, продолжая смотреть в холодильник, точно василиска там увидела.

Один из принципов житейской мудрости, усвоенных Алей, звучал так: не беги вперед паровоза. Не переспрашивай, не задавай лишних вопросов, не торопи события и старайся «держать лицо». Потому она сдержала крутившийся на языке вопрос и промолчала. Мама наконец-то закрыла холодильник и вышла. Ее не было довольно долго, и вернулась она торжественно. На вытянутых руках принесла тяжелый сундучок-шкатулку. Детской невыполнимой мечтой Али было порыться в этой шкатулке, нацепить на себя сверкающие бусы чешского стекла или старинную прабабушкину камею. Но мама шкатулку не давала – кроме бижутерии, хранила там и деньги, и документы, и клеенчатую коричневую бирку с надписью химическим карандашом: «Тятькина, дев., 2600 кг, 1 апр. 1980 г.», и еще что-то такое, что дочери видеть не полагалось – до поры до времени.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});