Гладь озера в пасмурной мгле (сборник) - Дина Рубина

– А сколько стоит эта, к примеру? – лениво осведомилась я, небрежно покручивая в пальцах изделие.

Главным в этом вопросе является слово «к примеру». Оно сразу ставит под сомнение исходную цену товара.

– Это – настоящая ручная работа, госпожа, позапрошлый век, сирийский мастер, редкая вещь!

– Я спросила тебя о цене... – тон по-прежнему непроницаемый.

– Посмотри, какая тонкая вязь – видишь? Павлиний хвост... растения, тонкие листики, какие узоры... Многодневная кропотливая работа...

– Ну-ну?

– Это – вещь дорогая, но лично тебе я спущу цену, ты, я вижу, настоящий ценитель, разбираешься...

Он еще не видит – насколько я разбираюсь и на сколько ему придется спустить цену.

– Короче?

– Это стоит четыреста двадцать пять долларов, но тебе я уступлю за триста семьдесят пять, госпожа!

Тут особенно трогательны эти хвостики: двадцать пять, пять, пятнадцать... К реальной цене, и вообще к реальности, эти цифры не имеют никакого отношения.

– Спасибо! – прочувствованно говорю я. – Действительно, ценная вещь.

После чего аккуратно ставлю вазочку на полку и поворачиваюсь к ней спиной.

– Подожди! – вскидывается он. – Я вижу, ты серьезный покупатель. Назови свою цену.

Но я ухожу все дальше вдоль полок, скользя рассеянным взглядом по сводчатому потолку, с которого гигантскими виноградными гроздьями свисает добрая дюжина старинных бронзовых люстр.

– Погоди же, госпожа! Мы только начали интересный разговор! Назови свою цену!

– Нет, – бросаю я, полуобернувшись, – это ты назови сейчас настоящую цену такой маленькой вазочки.

– Сядь, – говорит он, – сядь, выпей кофе... И твоим друзьям сейчас сварят кофе...

Немедленно двое юношей (сыновья – племянники?) исчезают, чтобы сварить кофе. Нас усаживают на плетеные, с мягкими подушками, диваны вдоль стены, перед которыми на полу расстелены ковры, а по бокам стоят высокие медные и серебряные кальяны.

– Смотри, – говорит он, – вещь действительно изысканная, и ты видишь это сама. Я готов сделать тебе изрядную скидку. Но я не готов разориться!

Разорение Селиму вообще-то не грозит. Сотни квадратных метров этой пещеры заняты коврами, кальянами, вазами, старинной резной мебелью иранской тонкой работы, инкрустированной пластинками перламутра и слоновой кости; мраморными фрагментами с раскопок, крылатыми ангелами, золотыми и серебряными распятиями, печатками, кольцами, браслетами, древними монетами и всевозможными сокровищами земли и ее недр, особенно – недр, так как по большей части товар ему поставляют опытные и изощренные в своем мастерстве грабители древних могил... Ежеминутно в лавку заходят очередные покупатели, делают шаг другой в это зачарованное пространство, спускаются на три ступени вниз или поднимаются на пять ступеней вверх и – пропадают часа на полтора... По магазину снуют юноши-продавцы, мужские ипостаси райских гурий, призванные не дать уйти без покупки заблудившемуся в пещере...

Нами же – из уважения – занимается сам хозяин, которого связывает с Мариной многолетнее знакомство...

Нам приносят кофе, о котором не мог бы сказать худого слова ни один ценитель этого напитка ни в одном уголке земного шара. Мои друзья интересуются по-русски – что будет стоить это гостеприимство, я отвечаю им – ничего. Это – Восток. Сидите, пейте, забудьте на пять минут о своей Америке и следите за нашими руками...

А наши с Селимом руки действительно говорят сейчас более выразительно и откровенно, чем наши голоса. За всем этим танцем обольщения покупателя он как бы забывает назвать настоящую цену... А я не тороплю события. Я хвалю кофе, мы перебрасываемся несколькими фразами о ситуации с туризмом в этом году... Руки взлетают почти симметрично, его ладони свободны, движения их плавны, они словно подгребают к себе воду, по которой плывет выгода; мои ладони прикрыты, попеременно заняты чашкой кофе, и – отгоняя мух, – отгребают от себя притязания...

– К сожалению, – наконец замечает он сокрушенно, – тот поставщик, сириец, который добывал мне товар, в прошлом месяце умер... Больше таких вазочек у меня не будет.

Я цокаю языком, качаю головой и выразительно смотрю на часы, приподнимаясь из кресла.

– Ладно, давай совершим сделку! – восклицает хозяин. – Триста сорок пять долларов будет достойной ценой этой редчайшей вещи!

Я согласно киваю...

– Пятьдесят пять долларов, – говорю я негромко, – будет достойной ценой этой безделице. Для цветов она мала, для зубочисток – велика. Так, вазочка для двух карандашей.

Он фыркает, воздевает руки, откидывается в кресле, взывает к сочувствию моих, ни бельмеса не смыслящих в иврите, американцев...

Тут мои приятели начинают выяснять – что происходит и о чем мы так увлеченно говорим с хозяином лавки на иврите? Выяснив суть вопроса, они бормочут, что я веду себя неприлично. Они шокированы. За эти двадцать минут они успели уже кротко и бесхитростно купить себе по браслету, или по шкатулке, или еще какую-нибудь туристическую дребедень, которую изготовляют не на Малой Арнаутской, но тут, за углом, все на той же Виа Долороза...

– Я думал, ты – серьезный человек, понимающий красоту вещи... – удрученно говорит Селим. – Ты же просто развлекаешься...

– Ничуть, – возражаю я. – Я собралась купить эту, бесполезную в доме, вещицу. Она торчит здесь три года, вон как запылилась... Могу даже поднять цену до шестидесяти.

– Положи хотя бы триста! – вспыхивает он. – Нельзя в грош не ставить человеческий труд!

– О'кей, – я делаю паузу, допиваю кофе... с улыбкой возвращаю пустую чашку юному хозяйскому племяннику, вздыхаю и говорю. – Я понимаю, у тебя проблемы... ты должен платить за товар... оборот сейчас не тот... туристов мало... Я бы подняла цену до семидесяти долларов – замечательная цена за действительно тонкую работу, за эту вазочку, конечно, не позапрошлого века, куда там, но лет двадцать назад ее-таки сработал способный паренек. Беда только в том, что она мне совсем не нужна, и ты мне сейчас помог это осознать. Спасибо тебе...

Я поднимаюсь, мои американские приятели тоже растерянно поднимаются, понимая, что гостевание в гигантской, набитой обольстительным старьем, пещере подошло к концу...

– Так ты что, так и не купила эту жестянку? – спрашивает меня глава семьи. – Давай я куплю ее, а то неудобно...

– Заткнись... – цежу я сквозь улыбку... – Не мешай мне...

– Хорошо! – решительно объявляет хозяин пещеры, глава разбойной банды. Его глаза уже отметили движение заскучавших американцев, накупивших все свои сувениры и сейчас готовых тронуться по Виа Долороза дальше, уводя меня с собой... – Хорошо. Я вижу, ты и впрямь прикипела к этой вещи. Знаешь что? Я хочу сделать тебе невозможный подарок. Бери ее за сто пятьдесят долларов и празднуй неделю такую удачу!

Я ахаю, качаю головой, всплескиваю руками... Беру в руки и вновь разглядываю выдолбленные кропотливым резцом глазки на павлиньем хвосте, опоясывающем серебряное брюшко маленького рукотворного шедевра...

– Да-а-а... – вздыхаю я... – Жаль, надо идти... Мы не договорили... Но мои друзья, видишь, торопятся...

Еще бы, конечно, он видит, что американцы уже высачиваются из дверей на улицу...

– Знаешь что? – говорю я, открывая сумку и доставая оттуда расческу, чтобы неторопливо провести ею по волосам... – давай я тебе сделаю невозможный подарок? Вот тебе восемьдесят долларов, это все, что у меня есть, и празднуй такую удачу целый месяц.

– Ну, ты идешь? – зовут меня с улицы.

– Эх!!! Восемьдесят пять!!! – кричит он в азарте, делая знак племяннику, чтобы хватал, разменял, бежал давать сдачи, заворачивал, провожал...

И сам выводит меня из пещеры, с резных обшарпанных дверей которой свисают платки и тканые галабии, и крошечные, гроздьями, тамбурины, и распятия на любой вкус и для любых конфессий... И минуты три еще смотрит, как в солнечном мареве улицы я догоняю своих спутников и в сердцах выговариваю за нетерпение, за то, что не дали мне выторговать еще пять долларов, – немалые, между прочим, деньги... И над всеми лавками Виа Долороза восходит воплями, причитаниями, уговорами, проклятьями, восклицаниями, смехом и воркованием гомон восточного торга...

***

Однажды, прокрутившись на базаре часа три, Верка заработала почти целый рубль и немедленно ринулась к старухе-старьевщице... Та сидела на своем брезентовом складном стуле (позже, когда Вера стала выезжать на этюды, она купила себе такой в художественном салоне), гоняла мух и, подпирая обеими ладонями свой толстый живот, лениво оглядывала базарную площадь перед собой.

Тут Верка выяснила, что одну из двух вожделенных открыток кто-то уже увел. Она перевернула и перетрясла всю жестяную коробку со старыми открытками: дамы с вуалями на берегу «Средиземнаго» моря, Ницца на горах... полуголая девушка у Бахчисарайского фонтана, предлагающая изгиб обольстительного бедра в дымчатых шальварах... пытаясь как можно точнее описать старухе – что ищет... пока наконец та не припомнила, что утром открытку с каретой купила какая-то девочка: «А я и не посмотрела на нее... вот, как ты... все вы похожи...»