«Белая чайка» или «Красный скорпион» - Константин Кирицэ

— В четверг вечером? — попыталась она припомнить. — Кажется, ненадолго заходил Раду узнать, хорошо ли на нем сидит костюм.

— А позже, уже, кажется, после двенадцати, был Пауль Соран? Тоже, наверное, чтобы?..

— Да нет же! — сердито отрезала она. — Он попросил у меня таблетки от головной боли, и я объяснила ему, сколько принимать. Мне пришлось сделать ему и массаж… Мы даже музыку не слушали. К счастью, у него все быстро прошло. Он мне даже отпустил комплимент, сказал, что я хорошая медсестра. Мне нравится, что он серьезный…

— Да… — выдохнул Ион Роман, словно сбросив с души тяжелый груз. — А в пятницу на рассвете к вам наведывался Дан Ионеску…

— Да, хотел меня вытащить на пляж ни свет ни заря…

— В субботу, тоже под утро, извините… господин Эмиль Санду…

— Господин Эмиль Санду? — Елена искренне удивилась. — Возможно, но не думаю. Вроде бы кто-то приходил, принес мне воду-тоник. Я была спросонья, так что толком не помню….

— В воскресенье, после театра, вы, возможно, слушали легкую музыку с Раду Стояном, а когда он ушел, вам нанес визит господин Винченцо Петрини, судя по тому, что вы перешли на программу сицилианских канцонетт.

— Дон Петрини! — Она сделала большие глаза. — Он ведь как будто уехал…

— Да, уехал, — ответил Ион Роман. — Вчера вечером. Но в воскресенье был здесь…

У Елены был совершенно оскорбленный вид:

— Ну, знаете! Дон Петрини никогда не приходил ко мне! Это гнусная ложь. Он не осмеливался даже в дверь ко мне постучать, никогда даже руки мне не целовал… Это неслыханно! Вы воображаете, что я могла слушать музыку с таким старпером, как дон Петрини! Да я его на порог не пускала. Вот так!

Ион Роман больше не настаивал. В конце концов, и у бесстыдства есть свои границы. Он больше не мог выносить ужимки Елены:

— А нас это и не интересует, — успокоил он ее. — Нам нужно другое. Не писали ли вы, или не просил ли вас кто-нибудь написать, или не просили ли вы кого-нибудь написать записку, в которой назначали свидание приятелю?

— Не-а, — ответила Елена. — Единственный раз я написала записку Дану, когда просила принести мне таблетки от головной боли. Или что-то в этом роде. Это единственная записка, которую я писала.

— Это очень важный вопрос! — поднажал Ион Роман.

— Да ради бога. Но ничего другого ответить не могу. Мне не страшно было бы признаться, что я кому-то послала записку. Что же я такого могла бы в ней написать, чтобы бояться в этом признаться? Больше чем просьбу о встрече я не могла бы в ней написать. Об интимных вещах, о которых говорят на свидании, в записках не пишут. Даже намеком. Зато любой призыв иссушает горло мужчины. А большего и не требуется… Так что…

Не только слова, но и тон ее изменились. В них появились та же твердость и уверенность, что и вначале, когда она заявила, что забирает заявление. Ион Роман пожал плечами, пробормотал какие-то слова благодарности и несколько раз дипломатично откашлялся. Девица немедленно вскочила со стула и взглянула на Виктора Мариана, но к ней обратился Тудор:

— Если не ошибаюсь, — сказал он, раскрывая черную тетрадь Владимира Энеску, — в пятницу в обед вы встретились в холле гостиницы со знакомой девушкой, которая ждала господина Винченцо Петрини…

— А-а-а! — вспомнила Елена. — Рыжая! Кларисса! Конечно, я встречалась с этой притворой! И как она пронюхала про этого сицилийца? Чувствовала, что у него полный карман…

— Вы давно ее знаете? — спросил Тудор.

— Конечно. Она, как и я, студентка консерватории. А вообще-то любовница Аваряна… хотя и изображает его служащую… Если вы будете столь любезны проводить меня обратно, я пошла…

Виктор Мариан вскоре вернулся, похоже еще более взбудораженным. Остальные тоже были взвинчены.

— А не она ли и есть «красный скорпион» Аваряна?

Ему никто не ответил. Тудор посмотрел на часы и обратился к молодому детективу:

— Без двадцати пяти семь. Ровно в семь уходит скорый в Бухарест. Поезжай и как можно быстрее возвращайся. Нужно разузнать все, что можно, про Клариссу… и все, что можно узнать об Аваряне. Поезд уходит ровно в семь!

Глава IV

1

Тудор удалился в спальню, где пристроился в глубоком кресле возле открытого окна, всем своим видом показывая, что в данный момент его совершенно ничего не интересует, кроме записок Владимира Энеску, которые он решил снова пролистать. Журналист так и не попросил его вернуть дневник. Забыл или решил остаться великодушным до конца? Что было бы, на какой изначальной стадии топталось бы следствие, не будь этих записок? По счастью, вовремя вспомнились встреча журналиста с рыжеволосой девицей, поджидавшей сицилийца, и короткая, но бурная встреча двух барышень.

Дверь спальни резко распахнулась. Не постучали или он не расслышал стука? Вошел взмыленный Ион Роман с красным лицом:

— Еще одна! — выложил он. — Позадиристее той. Я бы даже сказал, вреднее. Прошу, займитесь ею сами. С меня хватит…

Сильвия Костин села на стул лицом к окну. Внешне она выглядела непринужденной, уверенной, надменной, но Тудор все же уловил тень беспокойства или, может быть, след только что пережитых сильных эмоций.

— Слушаю вас… — мягко сказал он. — Вы учительница музыки Сильвия Костин, верно? И пришли в связи со своим предыдущим заявлением?

— Заявлением? — удивилась она. — Нет, по таким пустякам я не стала бы приходить. Речь идет о вещах гораздо более важных, Но прежде всего мне нужно избавиться от опасения, что меня могут счесть за доносчицу.

— Это ваше личное дело, — бесстрастным тоном предупредил ее Тудор. — Пока что вы не сделали и первого шага…

— Понятно… Значит, есть еще время остановиться, одуматься. Что же, неожиданное и элегантное предложение от представителя следствия. Тем более что вам неизвестна цель моего визита. А она, может статься, очень важная…

— Все равно, рано или поздно мы пришли бы к тому же, — сказал Тудор. — Но я, право, не любитель пыток, даже словесных…

— Верите в человеческую доброту! Ценное качество… особенно при вашей профессии.

— Для упрямых натур существуют упрямые факты, способные убедить нормальный разум. А для нормального человеческого разума существует, кроме того, и святая логика, с помощью которой можно установить нормальную и необходимую причинно-следственную связь.

— Спасибо, — коротко сказала учительница. — Передо мной встали две дилеммы, но теперь мне ясно, что все это касается исключительно меня одной… Сегодня утром совершенно случайно, отнюдь не из желания подышать свежим воздухом, я стояла у окна и смотрела на нижнюю террасу гостиницы. Я была в холле второго этажа, неподалеку от вашей комнаты, возле лестницы, ведущей на террасу… у одного из окон… И увидела, к счастью или несчастью, человека, который бросил из окна второго этажа некий предмет другому человеку, прогуливавшемуся по террасе. Предмет угодил в кусты. Если я скажу, что это был нож, вам покажется это очень серьезным?

— Почему вы употребили разные слова, предмет и нож?

— Я не задумывалась над этим, — вздрогнула учительница.

— Попробую вам помочь, — сказал Тудор. — Вы видели движение в окне комнаты и вслед за тем шум в кустах от упавшего предмета. Ничего больше, кроме того, что что-то бросили, и это что-то произвело шум внизу. Возможно, человек, который шел мимо кустов, привлеченный шумом, вернулся и посмотрел туда, откуда донесся шум. Он обнаружил там предмет, поднял его и увидел, что это нож. Отсюда естественный вывод: брошенным предметом и был именно этот нож. Но здесь и начинается трудно осязаемая разница в значении двух слов: предмет, пока он не был различим, а затем — нож. Если бы вы видели нож в полете, вы бы просто сказали: я видела человека, который бросил нож из окна в направлении другого человека. Но в тот момент вы это совершенно не осознавали…

— Вы потрясающи… — произнесла учительница с оттенком изумления. — Но на этом история не кончается. Другой человек наблюдал эту сцену, к сожалению, в ее финальной стадии, то есть в момент, когда тот, кто подобрал нож в кустах, забросил его назад. Жест был явно необдуманный, особенно после того, что здесь случилось. И поскольку я уверена, что нож уже находится у вас и не просто как нож, а как вещественное доказательство… я подумала, что обязательно нужно рассказать вам всю эту историю. Для меня самой обязательно нужно…

— Стало быть, кто-то против этого возражал…

— Вот именно, — признала учительница, поражаясь проницательности собеседника. — Резко возражал человек, который и совершил необдуманный жест. То есть не возражал, а возражает… Этот человек избрал путь отрицания… Не видел, не поднимал, не бросал никакого ножа…

— Весьма опасный путь, — предупредил Тудор, — потому что здесь на карту поставлена честь служителя порядка. Если тот, о ком вы говорите, видел только последнюю часть сцены… это вопрос, который еще можно обсуждать, собрать другие показания свидетелей, например ваши. Но оспаривать то, что видел и официально заявил представитель службы порядка, — совсем иное дело. Мы будем более твердо стоять на своем, чем обвиняемый…