Звездные мечты - Джун Зингер

Статья была сделана на контрасте между образом жизни сестер. Анджелу показали в ее доме в Джорджтауне; склоненной над цветами в саду; улыбающейся за приготовлением суфле на своей кухне — миссис Пауэр умеет прекрасно готовить; принимающей посла Индии — в узком белом атласном платье и белых перчатках по локоть; на балетном спектакле — в черном атласном платье. Была воспроизведена и ставшая знаменитой фотография, где Анджела и мистер Трумэн вместе играют на рояле в Белом доме.

Кики показали в клубе «Ракэ» в Палм-Спрингсе; возле плавательного бассейна около дома; на террасе ее особняка в Беверли-Хиллз; на премьере вместе со своим мужем-кинозвездой у «Громана»; хохочущей рядом с Розалиндой Рассел в «Чэсен»; танцующей на вечеринке в доме у кинодеятеля Чарли Госпана так вдохновенно, что ее юбка взлетела выше подвязок чулок; и над всем — снимок, где великолепный Брэд Крэнфорд подает своей жене завтрак в их белой спальне.

Не было ни одного дома в Вашингтоне, где бы на кофейном столике не лежал этот номер журнала. Но сравнительно немного людей видели на той же неделе выпуск «Пика», новой газетки, которая, среди прочих, поместила старую, выцветшую фотографию, изображавшую двух девочек, сидящих на лошади, и стоящего рядом с ними отца, актера-ветерана Рори Девлина. В статье рассказывалось, что сейчас Девлин бедствует где-то в Европе, и тут же строились спекулятивные рассуждения, возьмут ли теперь богатые и знаменитые дочери своего отца к себе.

Как только эта статья попала на глаза Анджелы, она позвонила Кики в Палм-Спрингс:

— Ты видела «Пик»?

— Да. Пошли его подальше.

— Как ты думаешь, где они достали этот снимок?

— Представления не имею. Бог с ним. Это не имеет никакого значения.

Кики и сама старалась выкинуть из головы этот снимок: рука отца твердо поддерживала Анджелу, до нее не дотрагиваясь вообще…

— Разворот в «Лайфе» великолепен, правда? Как тебе понравилась фотография моих ног? Ни за что не угадаешь, что мы обе беременны.

Анджела, стараясь быть объективной, внимательно изучала страницы журнала. Да, хотя у Кики срок был на месяц больше, ее беременность была абсолютно незаметна, даже на фото в купальнике, с обязательной улыбкой на лице. Анджела и сама улыбнулась, подумав, с какой завистью женщины по всей стране смотрят на эти снимки в «Лайфе», пытаясь представить самих себя в блистательном, беззаботном и великолепном мире сестер.

Потом она снова взяла «Пик» и еще раз взглянула на старую фотографию. Она поискала фамилию фотографа, но сообразила, что это глупо. Это очень старый снимок. И фамилия не играла никакой роли. Теперь, когда все события ее жизни регулярно освещались в прессе, ее фото часто помещали на обложках. Она поймала себя на том, что всегда искала подпись фотографа, и если находила имя Ника Домингеза, это ей льстило и забавляло. Но забавляло или нет, она должна была признать, что он присутствует в ее жизни… фотографируя ее, хотя она никогда не думала об этом в те моменты. И, забавно это или нет, она ловила себя на том, что ей хотелось бы встретиться с ним… поговорить.

В то же время ее изумляло, что она никогда не видела его, тогда как он часто умудрялся снимать ее, когда она была одна. Она выглядела на некоторых снимках неулыбчивой, грустной, но ни разу не было так, чтобы снимок ей не понравился. На фотографиях, сделанных Домингезом, ее лицо никогда не выражало гнева, недовольства или даже хмурости. На снимках Ника Домингеза она действительно казалась настоящим ангелом.

5

Все зимние месяцы, проведенные в Ки-Уэст вслед за каникулами, Мари хотелось быть поближе к дочерям, обсудить с ними различные проблемы их беременности, поговорить о том, будут это девочки или мальчики, даже поболтать о специальной одежде для матерей. Ей не нравился Ки-Уэст, может быть, потому, что слишком напоминал Новый Орлеан. В сотый раз она спрашивала себя, что делает в этом Богом забытом доме, которым Эдвард владел еще задолго до того, как они поженились. Именно Эдвард и настоял, чтобы они приезжали сюда каждый год. У него были друзья, которые проводили здесь зиму, и он находил, что местная светская жизнь больше отвечает его вкусам, нежели блеск Палм-Бич, где даже евреи находили пути проникнуть в общество Старой Гвардии. Но долго здесь Эдвард, разумеется, не оставался — он отправлялся в Нью-Йорк, а она должна была жить тут весь сезон.

Гостиная, где лениво вращался большой старомодный вентилятор под потолком, была, как всегда, закрыта от яркого солнца ставнями. Мари, сидя в кресле, распечатывала письмо, присланное мужем из Нью-Йорка. Оно было от ее брата Джулиана, но адресовано на этот раз не ей, а Эдварду. Она быстро прочитала письмо. Джулиан писал, что обращается прямо к Эдварду, потому что ни разу не получил ответа от своей сестры, которую так любит. Дела их семьи в Новом Орлеане идут не слишком хорошо. Похоже, что после того, как все утряслось, от матери осталось не так уж много денег, так как они не были вложены должным образом. Адвокаты плохо управляли имением, а все накопления были впустую потрачены в попытках спасти семейную плантацию.

Мари горько рассмеялась. «Он обвиняет во всем адвокатов, ведь это у него помутился рассудок, когда он вбухал все полученные деньги в эту плантацию».

Она читала дальше: он планировал, как все знают, отдать Мари полную треть от стоимости поместья, хотя maman исключила ее из своего завещания. К сожалению, после всех операций делить осталось нечего, поэтому, с учетом нынешней финансовой защищенности Мари, он считает, что на этом вопрос исчерпан. Нет надобности говорить, что он все еще несет финансовую ответственность за их сестру Дезирэ. Он обращается к Эдварду с просьбой уговорить Мари выслать обратно две трети их фамильных драгоценностей и серебра, которые она посчитала вправе взять с собой, уехав из Нового Орлеана, Разумеется, Эдвард понимает, что при нынешних обстоятельствах это было бы только справедливо. Он горячо надеется, что Эдвард сумеет уговорить Мари сделать это.

Мари заметила, что какие-либо личные комментарии ее мужа отсутствовали. Он просто переслал ей письмо. «Эдвард прекрасно знает, черт возьми, что я никогда этого не сделаю».

Разумеется, драгоценностей у нее давно не было — она все раздала своим дочерям, оставив только кое-что, совсем немного, из серебра, серебра Манаров и дю Бомонов. Но она не собиралась ничего из этого отсылать обратно.

Письмо завершалось просьбой: теперь Джулиан уже больше не плантатор, он занимается продажей ценных бумаг и будет рад, если Эдвард каким-либо образом воспользуется его услугами.