Война 2011. Против НАТО. - Федор Березин

Время от времени живущий в снежных заносах народ-выродок делал военные вылазки. Он хотел отобрать у шароварного, хлеб-сольного народа-плясуна теплые земли и теплые моря да и унести в свои ледовитые пустоши. Обычно добры хлопцы запросто отгоняли нечесаных прочь в их берлоги, а иногда им в этом помогал другой народ-друг, тоже очень добрый и своеобразный, по прозвищу татарва. Вместе, взявшись за руки, два народа-брата выпроваживали нехороших северян и снова спокойно занимались своими повседневными делами. Народ татарва растил виноград, а народ-плясун ткал «рушныкы». И так те «рушныкы» ценились в мире, что даже заморские народы заказывали их большими партиями и вывозили всюду, даже в Новый Свет.

Однако подлый пещерный, снежный народ все никак не успокаивался. Надоедал он, конечно же, и прочим народам, не только народу-плясуну, но на него злился более всего на свете. Периодически другие хорошие, добрые народы учили народ-выродок хорошим манерам, в очередной раз надавав ему по сусалам и загнав в непроходимые леса, кои тот все никак не мог научиться обрабатывать, несмотря на подсказки.

И вот однажды, в одну нехорошую годину, северный народ-кровосос выбрал нового царя-ирода. Тот царь-ирод прихлопнул всех прочих претендентов, одного даже замуровал в мавзолей. Затем он раскинул лапы и хапнул все окружающие земли, расстелив свою Империю Мерзости от моря до моря. Со временем все прочие народы Империи Мерзости смирились от тягот и тоталитарной прополки, учиняемой северными варварами, и остался только один не поддающийся колхозной дрессировке народ-плясун. Ибо в самом деле нравы подлых колхозов унижали народ-плясун до самого горла. Там ведь все с непонятного рожна считались равными, и настоящим добрым хозяевам уже неоткуда стало набирать батраков для весеннего сева или осенней уборки, дабы между означенными периодами давать им пинка под зад. К тому же там еще и требовали обобществлять все наработанное батрацкой босотой за долгие годы, миновавшие после раздачи помещичьей земли. То было уж совсем ни в какие ворота.

Потому перед приходом мародерских отрядов продразверстки из бездельных, мастырящих на фиг никому непотребные заводофабрики городов добрые хозяева побыстрее ухандокали всю свою скотинушку и наелись в три пуза. А почему было, в самом Деле, не съесть, например, волов? Они ж молока-то не дают, так? На них только землю-чернозем пашут. Но так ведь подлый царь-ирод обещал, что в колхозном строе пахать-сеять будут железные машины о сто лошадных силищ. Зачем же тогда волы? Но подлый ирод облапошил. Танков для расширения Мерзости в «европы» и «азии» наклепал, а тракторов сделал меньше обещанного миллиона: потому для таскания пушек и буксирства тех же танков по болотам «халхин-голов» еще хватило, а для черноземов нет. Теперь для пахоты плугом не достало ни волов, ни отмененных батраков. Само собой, что посеешь то и… Если же ничего не посеешь… А наели внутрь пуза загодя все-таки маловато, ибо следующий год оказался безурожайным, а мясцо в желудочном тракте уже давненько рассосалось.

А тут еще снова пришли «продразверстчики» со штыком да вырвали в каждой хатынке у каждого дитятки последний мякиш, пользованный «замість»[70] соски. Потом народ-изверг окружил все села колючей проволокой под током, для чего перед тем сварганил Днепрогэс и залег за холмиком, улыбаясь в прицельную станину жидкоохлаждаемого пулемета «Максим». И значит, как только кто высовывался «з хаты» травиночку сорвать или поймать жирного муравьишку, так тут же и падал плашмя, окропляя чернозем. И так северный народ-кровосос в этом деле приноровился, что почти всех добрых украинцев уж изжил голодом. Полегло без похорон, танцев и музыки уж пятьдесят или сто «мільонів», и полегли б «зовсім усі», если бы хорошие, добрые народы Европы, узнав о горе, не сплотились и не двинули в Империю Мерзости на большом танке «Тигр», могущем сокрушить пулеметные тачанки царя-ирода. И бежал тогда царь-ирод с черноземной, славной страны в свою Кремлевскую «фортецю»[71], коя уж чуть не рушилась изнутри, от засыпанной внутрь пшеницы и проса.

И снова захотел народ-плясун заплясать, но теперь уж не плясалось так весело, как ранее, ибо вспомнил он о незахороненных парубках и дивчинах и взялся за дело — пересчитывать их, нумеровать и перезахоранивать. И много лет уж трудит лопату, да все не видно работе той конца-краю. Ибо мало ныне нас, добрых украинцев, а раньше значилось поболее, где-то так, как китайцев в стране доброго семейства Мин.

67. Генерал

— Так, — констатирует генерал-майор Редька, переводя дыхание. — Пока среди наших потерь нет. Но будем шевелиться. Начальник караула Константин Шелуханов, его подчиненные, в том числе все еще не смененный часовой поста номер один, дежурный по части Чаленко, все ошарашено смотрят на дело рук своих: кто все это сделав? когда и кем произведено такое ЧП? Во дворе штаба два трупа, один — в клочья, в самом штабном здании, со стороны фасада ни одного целого стекла — все последствия подрыва той же гранаты. Тут, возле калитки, еще три обездвиженных турецких подданных, служебная генеральская «Волга» издырявлена так, будто именно она и была основной целью. Сам пришлый генерал-майор все еще что-то вопит, нянчит простреленную навылет Руку. Короче, хаос еще тот. Кто-то бравый и решительный должен срочным образом расставить все на места. Находится он быстро. — Надо сматываться. — Редька предельно собран, как будто все проходит по какому-то загодя составленному плану. Он тоже осматривает поле боя. Внимательно изучает турецких военных, может быть, даже спецназ. Оказывается, изучает не только для общего развития: где-то в амуниции пришлых скрыты ключи от наручников. Когда проблема разрешена, он разминает руки особым образом. Поворачивается к коллеге генералу. Все ждут какого-то жеста сочувствия, но не угадывают. Совсем без замаха, но хлестко Редька отвешивает раненому красивейшую пощечину.

— Закрой хлебало, твою мать! Перевяжем, придет время, — заявляет ему Редька. Он поворачивается к начальнику караула. — Шелуханов, приставьте к этому кого-то понадежней. Сбежит.

— Так, — продолжает он, наклоняясь над одним из турков пониже. Выдергивает из мертвых рук автоматическую винтовку. — Лейтенант, надо забрать у этих все ценное и шевелиться. Драпать. Только много нас. Джип вроде ничего, а «тачка» командования…

«Волга» выглядит плохо. Оба задних колеса прострелены. Зато на переднем сиденье, у руля, сидит абсолютно живой, но бледный водитель-сверхсрочник украинско-армейской наружности. Руки он предусмотрительно тянет вверх, однако крыша машины не дает их вытянуть.

— Вон мой «Москвич». Вон, возле пятиэтажки, — вспоминает начальник караула. — Так что…

— Отлично, — кивает генерал Редька. — Значит, так. Всем срочно в джип и к Шелуханову. Этого, — он косит на раненого, — с собой. Пригодится. Хочется мне, ой, хочется, кое-что узнать.

— А как же караул? — интересуется Константин Шелуханов.

— Сейчас заскочим в твою караулку и захватим остальных, — говорит Редька. — Или ты насчет службы, Костя? К черту ее. Для кого теперь охранять склады? Для этих? — Он тычет во все еще истекающие кровью экипированные тела. — Забираем твоих и рвем отсюда, — констатирует он окончательно.

— А как же знамя? — внезапно подает голос отирающийся тут же Триколич.

— Точно! — вскидывается генерал-майор. — фамилия, рядовой?.. В смысле, казак.

— Казак Триколич, — сообщает Триколич. — Вот что, казак Триколич. Ну-ка, бегом к знамени. Волоки его сюда. Только достать из пластика. К черту ту печать!

Триколич бросает автомат за спину и несется к брошенному посту.

— А вы, капитан, что стоите? — смотрит на дежурного по части Редька. — Благодарить за героизм и взаимовыручку буду потом. Давайте, забирайте у турок все наличное оружие. Время теперь даже не деньги, много ценней.

— А как же остальные офицеры штаба? — спрашивает Чаленко.

— Пойдите, крикните, чтоб разобрали пистолеты. Откупорьте им пирамиду. Пусть сматываются куда подальше. Турчаки тут будут вот-вот. Начнется резня. У вас минута, не больше, Александр. Потом исчезаем. Надо успеть в караулку.

68. Боевая колонна

Колонна движется по не чиненной со времен Союза дороге довольно бодренько. Тяжелые машины — кое-какие из оных дотягивают до тридцати двух тонн — легко делают с дорогой то, что природные процессы, будь то дожди, град и морозы, способны совершить лишь за десять лет. На Дороге более никакого, ни встречного, ни обгоняющего движения. Похоже, странная турецкая война все же начинает сказываться на броуновском движении проживающих на местности человеческих существ. Когда наряду со всяким шлаком в виде сервиса, глянца и неона рекламы со станций заправки исчезает еще и бензин, становится как-то не до поездок за хлебушком. В качестве передового дозора впереди колонны рулит неказистая «Нива» майора Корепанова. «Нива» — машина личная, однако за рулем вовсе не Корепанов; его нет даже в салоне. В нынешней ситуации всем уже глубоко начхать на всяческие доверенности на управление транспортным средством. Машину ведет Александр Шампур. С ним рядом Дмитрий Беда. На коленях Беды карта Донецкой области с врисованными в нее фломастерными стрелками. Это метки — эманации ночных раздумий настоящего боевого командира-ракетчика. Если учитывать, что основное количество стрелок несколько повыцвели, то наличие натуральнейшего пророка в своем отечестве должно повергать в шок. Эту тему Беда с Шампуром уже обсудили, но, поскольку никто из них не является способным говоруном, она быстро выдохлась. Сами значочки, вернее их суть — таящиеся за цветными стрелками реальные изгибы пути отхода ЗРДН на очередную запасную позицию — Беда изучил и помнит, так что распахнутая карта выполняет не свою конкретную роль, а опять же знаковую. Она — символ их движения, причем не просто к смене пространства, а к победе. Еще одним символом того же самого является помещенный у ноги Беды автомат Калашникова. Это символ совсем уже универсальный и в обиходе приблизительно со времен Вьетнама. Именно там америкосы облажались самым явным образом.