Маска Нерона - Наталья Александрова

Император вновь взглянул на великий город.

Его жители суетятся там, внизу, как муравьи в своем муравейнике, они заняты своими ничтожными делами, добывают хлеб насущный, хитрят и изворачиваются в борьбе за место под солнцем, и им дела нет до страданий великого человека – до его страданий!

Привычным жестом он открыл висевший на шее золотой медальон, нашарил там половинку камеи, той самой, лежавшей когда-то в его детской булле, сжал ее в кулаке.

Перед его глазами вдруг возник мрачный храм в какой-то далекой стране: лес квадратных черных колонн, медное изваяние быка, и чей-то глухой голос прошептал:

– За то, что было совершено, Рим должен быть сожжен!

Голос затих, но глаза императора вдруг широко открылись. С них словно сдернули пелену, как с новой, только что законченной статуи.

Вот что он должен сделать, чтобы они, его неблагодарные подданные, навеки запомнили своего императора!

Рим должен быть сожжен!

Этот наглый, самовлюбленный город, город, который считает себя вечным, должен ощутить на себе гнет его воли!

Нерон прикрыл глаза – и увидел охваченные пламенем дворцы патрициев и дома простолюдинов, пылающие храмы и форумы, рушащиеся колонны и портики.

Да, такое они забудут не скоро!

Император хлопнул в ладоши, и тут же рядом с ним появился грек-вольноотпущенник Афтазий, преданный и исполнительный слуга.

– Что угодно повелителю? – спросил он, низко склонившись перед Нероном.

– Ты знаешь многих, – проговорил Нерон. – Найди мне такого человека, который возьмется за тайную и трудную работу.

– Слушаюсь, повелитель, – Афтазий поклонился еще ниже и исчез.

Нерон ценил его за то, что Афтазий никогда не задавал вопросов и в глазах его никогда не мелькало и тени удивления.

В тот день императора посетило вдохновение. Он написал двадцать стихов новой трагедии, прочел их придворным поэтам.

После того как умер Сенека, приближенные раз от разу все громче и восторженнее восхищались литературным даром молодого императора. Это было вполне объяснимо и даже понятно: ведь его талант с годами зрел и совершенствовался, как хорошее вино.

За этими интересными занятиями Нерон забыл о поручении, которое дал Афтазию, и удивился, когда тот подошел к нему после вечернего застолья.

– Где ты пропадал? – недовольно спросил император вольноотпущенника.

– Я его нашел, повелитель! – ответил Афтазий, склонившись ниже обычного. – Угодно ли тебе будет говорить с ним?

– Кого? – спросил Нерон в недоумении.

– Человека, способного взяться за трудную и секретную работу. Человека, который выполнит ее без сомнений и колебаний.

– Ах, да! – проговорил император.

Он вновь представил себе охваченный пламенем Рим – и странное чувство шевельнулось в его душе.

– Пусть он придет! – повелел Нерон.

Афтазий почтительно сложил руки перед грудью и удалился, пятясь, не поворачиваясь к императору спиной.

Через минуту в покои Нерона вошел высокий смуглый человек с пронзительным, холодным взглядом. Остановился перед императором, поклонился – но недостаточно низко, и взгляд не опустил: смотрел прямо в глаза.

– Кто ты такой? – спросил Нерон недовольным тоном.

– Гаробал, – ответил смуглый незнакомец, как будто это все объясняло.

– Умеешь ли ты держать язык за зубами? – спросил император, помолчав.

– Да, господин.

– Я хочу поручить тебе дело трудное и опасное.

– Я весь внимание!

* * *

Император говорил долго. Смуглый человек слушал его очень внимательно. На лице его не дрогнул ни один мускул, но в глазах загорелся тусклый, мрачный огонь, какой вспыхивает в давно погасшем костре, когда тлеющие угли оживают под порывом ветра.

Выйдя из императорского дворца, Гаробал оглянулся, закрыл голову краем плаща и еле слышно проговорил:

– Слава Молоху! День мести настал!

Затем он направился в трущобы, располагавшиеся поблизости от Мамертинской тюрьмы.

Подойдя к жалкой лачуге, притулившейся у склона горы, он трижды постучал в дверь. Дверь отворилась с унылым скрипом, и Гаробал вошел в хижину. В глубине единственной комнаты над очагом кипело какое-то варево, распространяя по помещению странный, необычный запах. Возле двери гостя встретила сгорбленная старуха с всклокоченными седыми волосами, похожая на тех ведьм, которые по ночам бродят на кладбищах и подкарауливают путников на перекрестках дорог.

– Здравствуй, брат Гаробал! – приветствовала она гостя. – С чем ты пожаловал?

– С хорошими новостями, сестра! С очень хорошими новостями! День мести пришел. Заносчивый Рим заплатит сегодня за гибель великого Карфагена! Молоху будет принесена славная жертва. Рога медного быка обагрятся кровью!

Старуха приоткрыла беззубый рот и радостно засмеялась. Неприятный каркающий смех исходил из ее тощей груди, как будто старуха превратилась в старую больную ворону.

– Порадуемся позже, когда все будет позади. Сейчас нужно действовать, – проговорил Гаробал, дождавшись, когда ее хриплый смех затихнет. – Пошли своих внуков ко всем преданным братьям, пусть они приготовятся к сегодняшнему вечеру. Встретимся здесь сразу после захода солнца.

Отдав приказание, Гаробал кивнул старухе и покинул лачугу.

Едва лишь дверь закрылась, старуха открыла вторую дверь, спрятанную за продранной занавеской, и громко свистнула в два пальца. Через минуту в лачугу вбежал мальчуган лет десяти, следом за ним – еще один, на год старше, потом появились третий и четвертый.

– Беги в дом жестянщика Мезия! – приказала старуха старшему внуку. – А ты – к брадобрею Кардалу, ты – к водовозу Алезию, а ты – к зеленщику Никиппу…

Через несколько минут дети разбежались по разным концам города. Они стучали в дома ремесленников и торговцев, в лавки и бедные лачуги и всем передавали приказы старой ведьмы.

Когда солнце опустилось за холмы, возле старухиной лачуги собралось несколько десятков человек в темных плащах, скрывающих смуглые лица. Они молчали, ожидая новостей.

Наконец, когда на великий город опустилась тьма, из-за Мамертинской тюрьмы появилась повозка, запряженная парой кляч.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});