Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

О Киевском воеводстве в Записке говорится только, что княжество с таким названием простиралось на западе до реки Горынь, и ему когда-то принадлежало «великое княжество российское». О Подольском воеводстве с Каменецким, Лятычёвским и Червоногродским поветами сказано, что город Червоногруд во времена, когда он принадлежал русским, назывался Гродом Червенским. От него происходит название Червонная Русь («Russie rouge»), которая была покорена Владимиром Великим в 982 г. и оставалась под российской властью по меньшей мере до летописца Нестора.

Дошла очередь и до Брацлавского воеводства с Винницким и фактически несуществующим Звиногродским поветами. Упоминание о последнем было необходимо авторам документа, дабы в историческом комментарии заявить, что город Звиногруд принадлежал теребовльскому князю Васильку, который встретился здесь в 1097 г. с князем Святополком. Совершенно очевидно, что здесь спутаны современная Звиногрудка в Брацлавском воеводстве и известный только по русским летописям Звенигород, локализуемый возле Серакова под Киевом[514].

На этом заканчивается перечисление земель, на которые предъявляла исторические права Екатерина II. Стоит обратить внимание, что документ умалчивает об обширных территориях, которые первоначально относились к Древней Руси и в интерпретации авторов Записки могли бы считаться российскими, но после первого раздела Польши остались в пределах Речи Посполитой: о западной части Оршанского повета, о южной части Полоцкого воеводства, о южных поветах Троцкого и Виленского воеводств, о Брест-Литовском воеводстве и Кременецком повете на Волыни. Возможно, это произошло по недосмотру, а может быть, у авторов под рукой просто не оказалось данных, подтверждающих принадлежность этих земель к Киевской Руси. Следует также заметить, что очерченные в Записке территориальные претензии охватывали только часть приобретений России в границах 1793 г., когда были заняты Минское воеводство, восточная часть Новогрудского воеводства со Слуцком и Несвижем, Киевское, Брацлавское, Подольское воеводства, а также восточная часть Волынского. Среди не упомянутых в Записке территорий в пределах второго раздела оказались восточные области Виленского и Брест-Литовского (с Туровом и Пинском) воеводств. Программа полного возвращения «бывших российских провинций» была, следовательно, реализована лишь в 1795 г., когда в границах Российской империи оказались Новогрудок, Гродно, Владимир-Волынский и Луцк.

Представленная в Записке политическая тенденция нашла отражение и в использованной терминологии. Для описания средневековых реалий в документе применяются французские понятия, соответствующие XVIII в., – «Russie» (Россия) и «Russes» (русские), а также образованное от них прилагательное – «russe», причем используемая здесь его форма появилась во французском языке только в конце XVIII в. Популярность она приобрела благодаря Вольтеру, который предпочитал ее традиционной форме «russien», слишком похожей на «prussien»[515]. Один только раз, при упоминании принятия титула великого князя, использована форма «Grand Duc de Russe» вместо «de Russie». Очевидны мотивы отождествления Екатериной II и ее сотрудниками средневековой Руси (Ruthenie) с современной Россией (Russie).

Принадлежность Записки перу Екатерины II не может быть установлена бесспорно. Атрибуция архивиста не является неопровержимым доказательством, так как перед нами каллиграфический текст, где стираются индивидуальные черты. Вызывает сомнение и то, что императрица сама переписывала его набело. Однако, даже если Екатерина II не писала Записки собственноручно, это не исключает ее авторства.

Более важным является вопрос, могла ли императрица вообще составить подобное историческое сочинение? Ответить на него формально не составляет труда. Императрица скромно указывала, что не придает своему творчеству на исторические темы научного значения[516], но российская, а в дальнейшем и советская (начиная с 1950–1960-х гг.) историография относила ее сочинения к достижениям российской историографии своего времени[517]. В 1911 г. даже появилась статья, автор которой уже в заглавии – «Императрица Екатерина II как историк» не оставлял на этот счет сомнений[518].

Екатерина II интересовалась российской историографией, отдавая предпочтение «патриотическому направлению», представленному В.Н. Татищевым и М.В. Ломоносовым, хотя в то же время ценила немецких ученых, оппонентов того же Ломоносова в Академии наук[519], и неприязненно относилась к М.М. Щербатову[520], с аристократических позиций критиковавшего екатерининское правление. Сама императрица также не чуралась исторических изысканий, собрав около 150 списков летописей[521] и делая из них извлечения – материал для публикуемых затем генеалогическо-хронологических таблиц. В 1783 г. для этой цели была образована даже своего рода исследовательская группа под руководством АП. Шувалова, в состав которой среди прочих входили два профессора Московского университета: А.А. Барсов (ум. в 1791 г.) и Х.А. Чеботарёв (ум. в 1815 г.), а переводы с польского делал для них Яков Булгаков[522]. Опубликованные исторические сочинения Екатерины II наверняка были результатом деятельности этой группы.

К трудам императрицы в этой области, помимо «Antidotum contre le voyage de l’Abbe Chappe» – полемики с изданной в 1768 г. в Париже книгой астронома Жана Шаппа д’Отероша «Voyage en Siberie, fait par ordre du roi en 1761»[523] – причисляют обширные «Записки касательно Российской истории»[524], увидевшие свет в «Собеседнике любителей российского слова»[525]. В 1784–1786 гг. в Берлине в 7-ми томах был издан их перевод под заглавием «Bibliothek der Grossfuersten Alexander und Constantin». В Германии имело хождение мнение, что это сочинение императрицы представляло собой плагиат из «Истории Российского государства…» И.Г. Штриттера. Однако российские историки указывали в связи с этим, что Штриттер в 1783 г. только начал работу над своей «Историей…», тогда как «Записки касательно Российской истории» были в то время уже в типографии[526]. Почти идентичной «Запискам…» и другим упомянутым сочинениям их круга по использованным материалам и приведенным сведениям была «Выпись хронологическая из истории Русской» – собрание хронологических и генеалогических таблиц[527]. О занятиях Екатерины II русской историей свидетельствовал ее секретарь А.В. Храповицкий. В дневнике 4(15) мая 1793 г. он писал, что в начале 1790-х гг. императрица лично трудилась над генеалогией русских князей. Этой генеалогией пользовался маршал двора И.П. Елагин, исправляя рукопись своего сочинения «Опыт повествования о России»[528].

Независимо от того, вышли ли эти упомянутые исторические труды непосредственно из-под пера Екатерины, или они явились результатом совместного творчества императрицы и ее помощников, они, несомненно, свидетельствуют в пользу ее искреннего, хотя и дилетантского интереса к истории средневековой Руси. Для исторических изысканий Екатерины II характерна наивная этимологизация – поиск везде славянских языковых корней[529]. При случае славянами с ее легкой руки оказались не только варяги, но даже Меровинги, а в английском праве она усматривала славянское влияние[530].

В обращении к истории императрица видела утилитарный инструмент имперской политики, идеологии и пропаганды в духе своеобразно понимаемого русского великодержавного патриотизма. Выражением ее историографических взглядов стали рекомендации, которые она давала в 1791 г. французскому эмигранту Габриелю Сенаку де Мэлану, когда позднейший автор «Des principes et des causes la Revolution en France» был в Петербурге и планировал написать историю России в XVIII в.[531].

Подчинение исторических знаний целям российской имперской политики заметно и в отношениях Екатерины II к польским делам. Аргументация императрицы в пользу второго раздела Польши опиралась не на религиозные или политические мотивы, как ранее, во время первого раздела, а искала своего обоснования в истории. Поэтому ссылки на «исторические права» появляются как в секретных инструкциях, направляемых генералам и дипломатам, осуществлявшим раздел, так и в официальных декларациях по этому поводу. В рескрипте М.Н. Кречетникову с приказом о вторжении в 1793 г. русской армии в Речь Посполитую говорилось, что тот присоединит земли, «издревле России принадлежавшия, Русскими князьями созданные, и народы, общая с Россиянами происхождения и нам единоверные»[532]. Подобным же образом была составлена и отредактирована инструкция для российского посла в Варшаве Якоба Иоганна Сиверса, хотя здесь мы находим не только ссылки на «исторические права», но также заявления о помощи притесняемым соотечественникам и единоверцам («… предполагаем избавить земли и гроды, некогда России принадлежавшия, единоплеменниками Ея населенныя и единую веру с ним исповедующия, от соблазна и угнетения…»)[533]. Утверждения об исторических правах России и необходимости защиты населения, принадлежащего к русской этнической и вероисповедальной общности, содержались в манифесте, опубликованном 27 марта (7 апреля) 1793 г.: «Ея императорское величество всегда взирала на те притеснения, которым земли и грады, к Российской империи прилеглые, некогда сущим Ея достоянием бывшие и единоплеменниками Ея населенные, созданные и православною христианскою верою просвещенные и по сие время оную исповедующие, подвержены были»[534].