Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

сейчас почему-то…

— Так это прекрасно, что не работал! — вновь перебил мэтр. — А то приходят эти паршивые режиссеришки, которые кроме вгиковской скамьи ничего в жизни не видели… Ну что они могут снять?! А Носов — он уже жизнь повидал. В провинции был, работал повсюду, чуть ли не двадцать профессий переменил. Вот такие нам и нужны! Моя бы воля, я бы всех режиссеров после ВГИКа (а лучше — перед!) лет на десять отправлял на периферию. И чтоб к кино раньше тридцати пяти лет они не приближались!

— Вы, кажется, начали раньше, — смутно припомнила я пырьевскую биографию.

— Правильно! — ответил Пырьев. — Но я, моя милочка, когда начинал-то?! На заре, можно сказать, кинематографа — в немую еще эру… Мы были молоды, и кино было молодое. А сейчас это уже почти древнее искусство. И молодые болваны ничего в нем не могут сказать — ну просто ни-че-го! Вы уж мне, Аллочка, поверьте.

— Я верю, Иван Александрович, — смиренно произнесла я. Что мне еще оставалось делать?

В результате от Пырьева я с большим трудом отвязалась лишь через полчаса. О Носове ни он, ни я больше не заговаривали.

После разговора с Пырьевым я долго размышляла, рассказывать ли все-таки Устину о вчерашнем столкновении с гадиной Носовым… И пришла к выводу, что пока не буду ничего рассказывать. Я ведь знаю Устина: он спокойный, спокойный — но если уж его по-настоящему разозлить, запросто дров наломать может. И поведай я ему о вчерашнем случае с Носовым, это вполне может переполнить его чашу терпения. Ведь действительно, может, Носов того и добивается, чтобы Устин расквасил ему морду. Уж тогда этот мерзавец не успокоится, пока весь свет не оповестит о своей разбитой харе. И Устина, не исключено, даже в печати могут заклеймить как хулигана и дебошира. Так и вижу газетные заголовки в духе «Таким не место в советской кинематографии!»

С другой стороны, Носов уже начинает меня не на шутку пугать. Когда он вчера появился в «России», я прямо обомлела. Конечно, наша встреча могла быть простым совпадением… Но что, если он меня преследует, выслеживает? На кого мне здесь надеяться? Только на Устина. Больше просто не на кого.

Нет, я еще могу пойти в милицию. Но что я скажу стражам правопорядка? Что пару раз сталкивалась в разных местах с бывшим однокашником? Ну, допустим, вызовут его даже в отделение. А он там заявит: я, мол, друг Ивана Пырьева и других достойных людей. А на меня покажет пальцем: дескать, у этой особы не все дома просто… Само собой, я ничего никому не докажу.

Самое простое — никуда не ходить без Устина. Но так поступать даже противно — никогда в жизни такого со мной не было, чтобы я боялась куда-либо отправиться одна. Особенно противно, что к этому шагу меня подталкивает такое ничтожество, как Носов. Ну ладно, в кино, в театрах, на каких-то вечерах я вполне могу не появляться без Устина. Но не будет же он меня еще и на работу за ручку водить. А я сейчас, как на грех, начала сниматься на студии Горького. Туда мне теперь еще пару месяцев надо будет ездить. Вот так пока и получается: Устин с утра — на «Мосфильм», а я — на Горьковскую… Встречаемся практически только по вечерам.

Что самое нелепое, я, скорее всего, просто излишне паникую. Почти нет сомнений, что Носов никогда не решится на что-то большее, чем на то, что он уже сделал. Так, наверно, и будет время от времени где-нибудь возникать и издеваться. Такие мелкие подлецы, как он, обычно этим и ограничиваются. Он ведь еще и жуткий трус…

Однако, как бы я себя ни уверяла в обратном, Носов все же здорово изменился с того времени, когда мы вместе учились. Разумеется, он стал еще более мерзким, но при этом — еще более жестким, глумливым, беззастенчивым. Он ведь даже самого Пырьева умудрился околпачить! Это Пырьева-то, перед которым дрожали чуть ли не все, кто пришел в кино после него. А теперь всемогущий Пырьев запросто разглагольствует передо мной о каком-то потенциале ничтожного Носова. Может, и впрямь стареет Иван наш Грозный.

Никогда не думала, что вот так внезапно могу оказаться в такой паршивой ситуации, из которой не видно выхода. И надо же такому случиться, что подобное происходит именно в этом, шестьдесят втором году, от которого я еще недавно ожидала только счастья и радости. Чего я еще могла ожидать после такого успеха нашей с Устином «Необъятной ночи»?

Нет, видно, правильно говорят: жизнь — зебра. За каждой белой полосой неминуемо следует черная. Воображаю, конечно, что сказал бы Устин, прочти он мою писанину. Сказал бы, что я раздуваю из мухи слона, что мне мерещится всякая ерунда на ровном месте, и мне бы не оставалось ничего другого, как с ним согласиться. Я всегда соглашаюсь с его убедительными логическими доводами.

Но от того, что гложет меня в глубине души, даже Устин меня не избавит. Ибо мое внутреннее состояние не поддается логике. Я просто интуитивно, сердцем, печенкой или не знаю уж чем чувствую исходящую от Носова угрозу. И единственное, что меня пока успокаивает, — надежда на то, что ему самому надоест валять в Москве дурака и он вновь уберется в свою глубинку. И на этот раз уже навсегда. Хоть бы только так оно и произошло.

27.3.62

Опять он! А я-то так надеялась, что больше его не увижу.

Расскажу по порядку. Вообще-то противно об этом писать, но так мне легче будет осознать, что произошло, и попытаться с произошедшим разобраться. Итак, сегодня утром я вышла из дома, прошла метров пятьдесят — и вдруг увидела его, Носова! Поначалу я подумала, что обозналась. Но сердце мое забилось, а ноги будто сами заспешили подальше от места, где он стоял. Я надеялась быстренько исчезнуть, чтобы даже не понять, Носов это был или не Носов. Мне было страшно убедиться, что это он, так что я даже не смотрела в его сторону. И вдруг он довольно громко выкрикнул:

— Алла!

Я похолодела и, словно помимо своей воли, остановилась как вкопанная. Я вся съежилась — и спиной почувствовала, что он ко мне приближается.

— Алла, — повторил он уже почти мне в ухо.

Я резко обернулась к нему:

— Что тебе надо?!

— Любви, Алла, — нагло улыбаясь, ответил Носов.

Я предпочла никак не отреагировать на его слова и снова спросила:

— Зачем ты здесь?

— Ты не поверишь, — сказал Носов и