Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России - Вероника Крашенинникова

Устойчивость идеологических убеждений во времени, их нечувствительность к внешним факторам и аргументам, а также силу индивидуальных мнений руководства страны демонстрирует пример Джона Даллеса, приводимый Джозефом де Риверой.[192]

Глава Государственного департамента Джон Даллес (1953–1959) имел огромное влияние на президента Дуайта Эйзенхауэра. Президент полагался на него полностью, а Даллес тем временем полагался только на свое мнение. Он не допускал конкуренции, и все четыре помощника президента по внешней политике покинули администрацию под его давлением.

Президент Эйзенхауэр был убежденным сторонником сближения с Советским Союзом, и в особенности стремился прийти к соглашению о контроле над ядерными вооружениями. После смерти Сталина в 1953 году и с приходом к власти Никиты Хрущева Советский Союз сделал серию позитивных шагов: был начат культурный обмен с США, выведены войска из Австрии, занята более мягкая позиция в отношении Финляндии, произошло примирение с Югославией и, главное, были существенно сокращены вооруженные силы. Сближение с Америкой получило шанс на осуществление, и переговоры о контроле над вооружениями начались.

Даллес же видел свою миссию в укреплении альянса государств против СССР и саботировал любое позитивное развитие переговорного процесса. Непримиримость Даллеса основывалась на его категорическом убеждении, что коммунистическое правительство являлось истинным воплощением зла. В 1950 году, еще до назначения госсекретарем, он писал: «Советский коммунизм начинается с атеистической предпосылки безбожия. Все остальное вытекает из этого». Критикуя американскую политику «сдерживания» в отношении Советского Союза, Даллес в своей работе «Война или мир» предлагал политику «освобождения» от коммунизма. Он был убежден, что государство, придерживающееся моральных принципов (то есть США), оказывается в невыгодных условиях при взаимодействии с беспринципным государством (то есть Советским Союзом).

Психолог-политолог Оле Холсти изучил все публичные высказывания Даллеса о Советском Союзе, в общей сложности 434 документа: слушания в конгрессе, пресс-конференции и выступления. СССР в них упоминался 3584 раза.[193] Оказалось, что мнение Даллеса о Советском Союзе — положительное либо отрицательное — соотносилось с непосредственными действиями СССР только на 0,03, то есть практически не зависело от них. Даллес интерпретировал позитивные шаги советского правительства, предпринятые после 1953 года, как слабость, а не конструктивность: вывод советского военного контингента из Австрии, по убеждению Даллеса, был произведен вследствие признания неудачи его политики в Западной Европе, а сокращение численности армии на миллион человек было продиктовано слабостью промышленности и сельского хозяйства. Стараниями Даллеса переговорам о сокращении вооружений был положен конец.

Факты, которые должны были бы изменить мнение, послужили Даллесу для утверждения ранее существовавших убеждений. Пример Даллеса демонстрирует, как сложно — почти невозможно — заставить убежденных идеологов изменить свою точку зрения. Возможно, что, в случае таких личностей, единственным лекарством от предрассудков холодной войны может быть смена поколений — как в США, так и в России. «Тирания прошлого над воображением» постоянно отбрасывает восприятие России в минувшую эпоху и не дает шанса увидеть и сформулировать новые характеристики. Новые российские явления, еще не получив названия и оценки, соотносятся с имеющимися в архиве образцами и наделяются терминами холодной войны.

Помимо субъективных причин, связанных с преломлением восприятия, понимание СССР в США осложнялось и вполне объективными препятствиями.

На первом революционном этапе понять новое советское государство было сложно еще и потому, что сами его архитекторы и строители не имели единого и точного представления о том, что они строили. Советская система стала результатом внутренних противоречий между революционерами, смены лидеров и политических зигзагов на протяжении 1920–1930 годов. Как и в случае «американского эксперимента», окончательный образец советской системы был заранее непредсказуем даже для ее архитекторов.

Закрытость СССР, отсутствие регулярных контактов между руководителями, между элитами и между людьми создавали информационный и человеческий барьер. Редкое общение, когда оно все же происходило, ограничивалось официальностью, идеологическими рамками и было строго дозировано. Источниками информации об СССР для американских исследователей служили лишь официальные государственные документы — манифесты, программы, законы, тексты выступлений; пресса — ежедневные и другие издания, национальное телевидение; и специализированная литература — журналы партии, армии, научные работы советских академиков.

Именно отсутствие прямого доступа к людям, к их собственному мышлению, не отфильтрованному идеологией и цензурой, создавало важнейшее препятствие на пути понимания Советского Союза. Известный социолог Маргарет Мид в предисловии к своему исследованию отношения советских людей к власти заранее предупреждает, что работа ее «лишена целостности и стиля, которые появляются только тогда, когда была возможность работать среди этих людей, ходить с ними по улице, разделять их надежды и страхи, (…) есть с ними хлеб».[194] Признание подобного рода является редкостью, и предварительное допущение возможности ошибок лишь придает работе достоверности. Оперирование идеями, отрешенными от реальности и от живых людей, лишало аналитиков человеческого понимания и одушевленности, что только способствовало укреплению враждебных отношений.

Наконец, активные усилия СССР по дезинформации были вполне продуктивными. В зависимости от потребностей момента советские пропагандисты, подыгрывая американским представлениям, с успехом представляли СССР слабее или сильнее, чем тот был на самом деле.

Обманутые ожидания 1990-х годов

Период демократических преобразований в России 1990-х годов под влиянием всеобщего энтузиазма породил в Америке эйфорию и создал более оптимистичное видение демократических преобразований, чем они давали на то оснований в реальности. С точки зрения интересов, триумф Соединенных Штатов и стремление максимально использовать неожиданно возникшее стратегическое преимущество заложило основу для будущих противоречий с Россией.

Самороспуск советской империи — уникальное событие в истории человечества — подарил Соединенным Штатам неожиданную, без единого выстрела, победу в противостоянии, длившемся более семидесяти лет. Россия заявила о выборе демократического пути развития, чем не могла не вызвать головокружения от успеха по другую сторону Атлантики. Согласно общепринятому восприятию на Западе, в начале 1990-х годов Россия из средоточия международных проблем превратилась в инструмент их решения.

В 1921 году глава управления России в Государственном департаменте США Артур Баллард, провидя будущее, говорил, что с распадом советской системы проблемы далеко не закончатся, ибо даже самому лучшему правительству в России придется исправлять последствия коммунизма. Несмотря на то что распад Советского Союза был заветной мечтой США, ее осуществление в начале 1990-х годов застигло последователей Балларда врасплох. Согласно признаниям участников процессов тех лет, администрация США глубоко недооценила сложность и комплексность переходного периода и травмы, которые этот период оставит россиянам.[195]

Трансформация в России усложнялась необходимостью вести не один, а три болезненных переходных процесса: расставание с империей и статусом сверхдержавы, построение рыночных механизмов и институтов взамен командных систем и поиск новой, объединяющей более ста народностей, идеи вместо советской идеологии. Расставание с республиками оказалось более болезненным, чем демонтаж колониальных империй европейских государств — из-за разделения семей, этнических общностей, деления единой экономики и обороной системы и внезапности происшедшего. Психологический урон от потери статуса сверхдержавы был тем более глубок, что имперское прошлое охватывало не только советский, но и предыдущие периоды российской истории. Построение рыночной экономики было произведено со всеми ошибками, которые можно было совершить, и, как это слишком часто происходило в истории России, за счет простых людей, которые заплатили самую высокую цену за перемены. Большинство исследователей сходятся во мнении, что развитие работоспособной модели демократического управления по определению должно было происходить «снизу вверх», а не «сверху вниз», что противоречит традициям российской «вертикали власти». Роберт Легволд подчеркивает, что причина неудачи также состояла в том, что ни россияне, ни американцы, ни европейцы никогда всерьез не занимались решением концептуальной задачи: как интегрировать Россию в западный мир, если ее невозможно интегрировать в институты, составляющие фундамент современной Европы (Евросоюз и НАТО)?[196] В отсутствие стратегии и четкого направления движения стороны в основном реагировали на раздражители в текущем поведении друг друга, Россия — на одобрительные отзывы, а США — на поверхностные признаки прогресса.