Французский поцелуй - Эрик Ластбадер

— Мели себе что хочешь. Мне до этого никакого дела нет.

— С тобой или без тебя, — сказал Крис, — но я пойду к властям и все им расскажу.

— Ты полный дурак, если думаешь, что я позволю тебе бросать тень на мою семью, — отчеканила она. — Кроме того, с их связями им ничего не стоит спрятать концы в воду. Я сомневаюсь, что даже в американском посольстве кто-нибудь станет слушать твой бред. Ты ничего не добьешься, только поставишь себя в идиотское положение.

Она, конечно, права, подумал Крис. Но мысль эта еще больше разозлила его.

— Ну и пусть! — крикнул он. — Я не могу сидеть, сложа руки. Я должен сделать что-то, хоть как-то попытаться остановить это безумие.

— Ты что, совсем ничего не понимаешь? — закричала и она. — Если ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец быстренько организует тебе скорую смерть!

— Ты не можешь говорить такое серьезно. — Но она не шутила. Он понял это со всей ужасающей отчетливостью. Тебе еще надо так многому научиться в жизни,mon coureur cycliste.

Он понял, что он здесь так же бессилен, как Сутан — безразлична. Он понял, что в своей бесполезности они равны. Дурак же он был, когда бежал сюда — от жизни, от войны. Потому что война преследовала его по пятам, как гончий пес, до самой Франции. Все это время она пряталась за углом, таилась в тенях, чтобы обрушиться на него, когда он меньше всего ожидает: противопехотная мина на тропинке, рвущая на части не только плоть и кости, но и саму объективную реальность.

Глядя на внезапно посуровевшее лицо Сутан, он подумал, что ему бы сейчас в руки гром и молнию, или хотя бы бомбу какую-нибудь, чтобы взорвать эту ночь к чертовой матери! Но ничего у него не было, ничего. Он абсолютно не был готов ни к чему, как голый человек на голой земле.

Но главное даже и не в этом. Главное, что он не только не готов к тому, чтобы взять на себя труд бороться с отголосками войны, докатившимися и до Франции, но даже и не желает в душе делать это.

Ненависть к себе за то, что он опять увиливает от ответственности, распространилось и на нее. Не в силах решить свой внутренний конфликт каким-либо иным способом, он бьет Сутан по лицу так, что она кубарем летит на землю.

Сутан так поражена, что даже не заплакала. Она только молча лежит на земле, прижав руку к горящей щеке, и смотрит на него.

— Никому не позволено так обращаться со мой. — Ее голос стегает, как хлыст. — Убирайся. Видеть тебя больше не хочу.

* * *

Охристые и темно-зеленые квадраты полей проносятся мимо, ветер обтекает по бокам его все подавшееся вперед тело. Крис нажимает на педали, наращивает скорость, увеличивает нагрузки, проходя вдвое, втрое большие расстояния, по сравнению с его ежедневной нормой того месяца, когда он только что приехал во Францию. Все его мысли посвящены Тур де Франс, вся энергия расходуется с прицелом на гонку, потому что она теперь — это все, что у него есть. Стоит ему отвлечься от нее, как его тут же одолевает такая черная меланхолия, что от нее леденеет сердце.

Во время этих долгих и утомительных тренировок на дорогах Горного Прованса ему кажется, что он изгнал Сутан из памяти, но каждую ночь, стоит его усталому телу расслабиться и позволить ему провалиться в сон, как она уже тут как тут.

Он встречается с ней в снах, полных латиноамериканских ритмов, которые заманивают его в ослепительно освещенный дом. Ее удивительные каре-зеленые глаза гипнотизируют его, ее сладостные объятия влекут. Он тянется к ней руками, он входит в нее с тихим стоном, чтобы обнаружить, что это в Селесту, а не в Сутан, вонзился он с таким слепым, таким яростным отчаянием.

После таких снов он пробуждается с такой кошмарной эрекцией, что аж в паху ломит. Сердцебиение и сухость во рту прогоняют остатки сна и он лежит в скомканной постели, пока горечь, переполняющая все его существо, не заставит его подняться, молча одеться, выкатить свой велик и умчаться во тьму навстречу брезжущему рассвету.

Он тоскует по Сутан. Но то, что он потерял радость общения с ней, ее любовь, ее теплоту, не могло не случиться. Это, как Салот Сар говорил о своей победе, — неизбежность. Как приход муссонов.

Несмотря на то, что он говорил Сутан тогда в саду, он так и не рассказал никому о подслушанном разговоре между Селестой Вогез и Салот Саром. Он очень тоскует по Сутан, но эта тоска, как он понимает, вряд ли может быть достаточным наказанием для него за то, что он все еще держит про себя свою тайну. В душе он знает, что ему не хочется подвергать себя опасности. Он мучается сознанием собственной трусости, но не может ее отрицать перед самим собой.

Солнце устало нещадно палить и забежало за черную тучу. Полил дождь. Крис прибавил скорости и поравнялся со своей командой, с ребятами, с которыми он разделит победу или поражение в Тур де Франс. Завтра они вылетают в Париж. Слазят на Эйфелеву башню, посмотрят собор Парижской Богоматери, увидят площадь Бастилии, сходят в Лувр. Обычно достопримечательности только утомляют его, вместо того, чтобы вселять благоговейное почтение к себе. Он как-то всегда теряется в них, как Иона в чреве кита. А особенно в его теперешнем состоянии.

В Париже его продолжает мучить беспокойство. Плохо спит по ночам. В голове постоянно какой-то звон, как в потревоженном улье. Мысли, как пчелы, маются в бесполезной суете. Наконец решается сходить в американское посольство. Посол, как назло, в отъезде, а первый секретарь занят какими-то делами.

Прождав полтора часа, Крис заходит в комнату, полную громоздкой мебели, напоминающей чудовищной величины детские кубики. В комнате господствует полумрак, словно внезапно наступили сумерки. Самым примечательным предметом является вентилятор, и Крис догадывается, что это, конечно, не кабинет самого посла.

Он рассказывает о Салот Саре и Камбодже какому-то прыщавому юнцу, сидящему за столом. Он вряд ли старше меня самого, думает Крис. Когда рассказ уже приближался к середине, юнец вдруг перебил его словами: «Извините, так как, вы сказали, вас зовут?» Когда Крис ответил, прыщавый кивнул с умным видом. Все время он держал в руке перо и водил им по бумаге, но, когда Крис туда ненароком заглянул, он увидал, что тот рисует девку с большими грудями.

Мне надо поговорить с первым секретарем Посольства, закончил Крис.

Боюсь, это невозможно, сказал прыщавый юнец скучающим, авторитетным тоном бывалого бюрократа. Улыбнулся деланной улыбкой, дорисовывая кромку сверхмини-юбки.

Крис встал.

— У вас все? — спросил прыщавый юнец.

В гостиничном номере Крис написал письмо Послу США во Франции, переписал аккуратно и отослал. Что еще он мог сделать? Больше ничего и не придумаешь, что сделать. Как Сутан и предсказывала.

Группа уже ждет его в вестибюле. Едут на север, в Рубо. В поезде они нервничают, обсуждают различные тактические приемы, стратегии... И вот, наконец, в полдень, под дождем они борются за старт на опасно скользких, мощеных булыжником улочках. А потом они два дня едут через Бельгию и Голландию по безупречно ухоженным городам-паркам. Опять пересекают границу Франции вблизи Мезирэ, взбираются на длинные пологие склоны холмов, проносятся вдоль дорог, обсаженных по обе стороны деревьями, мимо старинных каменных крепостей, свидетелей тех времен, когда Франция еще не была Францией.

Они прыскают воду в пересохшие рты, когда убийственная жара особенно допекает. При ярком солнце он видит перед собой Сутан, и при проливном дожде он тоже видит ее. И даже во время короткого сна — каждый раз в другом городе — она не отстает от него. Каждой своей жилкой, каждой больной мышцей он чувствует ее отсутствие. Она или, возможно, то, что она символизировала для него, — как открытая рана в его душе, которая никак не может зарубцеваться, и которую он постоянно бередит.

Не первый, и не второй, но каждый день он идет впереди стаи, ни на минуту не выпуская из виду желтую майку лидера. День за днем, по мере того, как гонка продолжает наматывать кишки участников на колеса их машин, когда начинает сказываться усталость и выдержка начинает сдавать, Тур де Франс постепенно вырастает в его сознании, превращаясь в нечто аналогичное поискам Святого Грааля. Как будто пересечение финишной линии явится каким-то спасением, очищением духа, прощением греха, связанного с тем, что он сейчас находится здесь, вдали от войны.

В последний день велогонки, под предгрозовым небом, Крис опять в непосредственной близости к желтой майке. Париж, который оставался недостижимой мечтой двадцать два дня, — вот он.

К тому времени, когда они покидали Кретейль — оборку на нижней юбке великого города, по выражению велосипедистов — вдоль всей дороги, по которой проходила велогонка уже начали выстраиваться толпы зрителей — сплошная людская полоса двенадцать — четырнадцать человек в глубину. Крис чувствует, как коллективное дыхание зрителей подталкивает его в спину, как ветер. Болит каждая клеточка тела, но адреналин, его верный помощник, поступает исправно, и он набирает скорость, обходит сначала француза Троя, затем одного за другим Юрко из Югославии и Спартана из Бельгии.