Дань саламандре - Марина Палей

И на что именно?

Телефон исчезает.

Я снова выхожу в райский сад.

Он же, по-прежнему, – внутренний двор тюрьмы. Эпизод 8

Внезапно чувствую облегчение.

В мое лицо (всё еще раскаленное послебани) щедро летят брызги ледяной, свежей воды!

Передо мной стоит пожилая монахиня, полная, румяная, – и брызжет мне в лицо из пластмассовой емкости, предназначенной, видимо, для орошения цветов.

Это монахиня-клариссинка. От головы ее в обе стороны, почти горизонтально, торчат – словно надломленные рога – белые, жестко накрахмаленные треугольники. Сверху головного убора – черное покрывало. Черно-белая, оживленная, – нарядная, как сорока.

«Господи! Откуда вы взялись?» – я – ей, сквозь слезы благодарности.

«Правильно делаешь, что поминаешь Его вслух, дитя мое. Милосердие Господа безгранично. Вот поэтому я здесь. Чтобы помочь тебе. И таким, как ты».

На словах милосердие Господа безгранично я начинаю безудержно рыдать. Я вдруг всем сердцем понимаю, что это именно так. Удивляюсь, что не понимала раньше.

«За что тебя посадили в тюрьму?» – она кивает на здание.

(Кстати, оно похоже на школу. Ничего зловещего. Или зловеще оно в той мере, в какой таковым является здание школы.)

«Ни за что!.. – кричу я. – И других – тоже ни за что!!..»

Она смотрит на меня с ласковым недоверием.

«Так почему же ты отсюда не уедешь?»

«Но на чем же? У меня нет машины».

«Это проще простого. Бери такси. Вон оно. Такси всегда здесь».

На этих ее словах ко мне, медленно шурша по крупному красному гравию, подъезжает такси.

«А куда мне ехать? Ведь мне надо пожаловаться!»

«Скажи: в Министерство. Шофер знает». Эпизод 9

«Пристегнитесь», – говорит мне шофер.

(Я в Европе, – констатирую про себя с облегчением. – Русский сказал бы: накиньте.)

«Куда едем?» – шофер.

А вот это уже по-русски. Обобщение, принятое средь эскулапов и мусоров.

«В Министерство».

«О’кей».

Так где же я?.. В какой точке Земли?

Едем.

Дорога.

Никакая.

Всякая.

«И всё-таки, – затеваю я несвойственный мне разговор с шофером (неуклюжая форма благодарности), – это странно...»

«Что именно?»

«Сначала мне говорили, что до самой смерти буду там гнить. Я преспокойно вышла. Никто не преследует. Абсурд».

«Никакого абсурда.Они сейчас прибудут сюда».

«???»

«Пристегиванием ремня, только что, вы зажгли красную лампочку на контрольном реле тюрьмы. Так здесь устроено». Эпизод 10

Они приехали. Они сейчас будут избивать меня черными резиновыми дубинками. А потом зашвырнут в крытый кузов. И захлопнут дверцу.

Таксист ссаживает меня. Он дружески здоровается с ними.

Стороны перебрасываются свойскими репликами: как жена? а у тебя? а сын? а у тебя?

Они открывают кузов. Там лежат худые трупы в черных костюмах. Они складированы ровно, как поленья: голыми синими стопами – строго наружу.

И тут я пускаю в ход мой испытанный (а также: испытывающий) прием. Я начинаю отчаянно трясти головой.

Трясу головой – с огромной силой!

Сейчас отвалится!

И – о, счастье! Плотная студневидная сфера вокруг моего лба как бы слегка разрежается – и...

Сквозь ее прорехи – как сквозь порванную ткань – я начинаю видеть другую реальность.

Понимаю, что спала...

Что просыпаюсь...

Что сейчас, вот сейчас – проснусь.

Но понимаю также, что не хочу просыпаться.

Потому что – мне интересно!

Я хочу досмотреть свою жизнь до конца». Глава 4

Money, money, money...

и если в стену выходит окно

не сможешь долго в том доме жить

и если заметил в глазу бревно

не сможешь больше глаза любить

и если нашарил в колодце дно

не сможешь как прежде ту воду пить

и если тебе показали кино

не сможешь только зрителем быть

Как вам понравится такая сцена: дверь распахивается, в комнату врывается зареванная она, а реплика у нее при этом такая: сволочь!! О, какая он сволочь!! Что такое, что случилось? (Реакция встревоженного хора.) Он!! – вопит, воздевая руки к потолку, распатланная героиня. Одолжил мне тридцать рублей!! А когда я пересчитала их сейчас – оказалось – всего двадцать пять!! А отдавать-то надо – тридцать!! А ты понимаешь,ч т о мне пришлось для него делать, чтобы он одолжил мне деньги?!! Нет, ты представляешь, ч т о мне пришлось делать?!!

Тут хор, конечно, начинает громко выпевать: кто это?! кто это?! Ах, назови имя этого подлеца!!. Кто это, кто это?! Назови имя этого негодяя!..

Героиня называет имя подлеца: оно не очень редкое, но зато, что и требуется, античное: Александр. И еще одна удача: в отличие от античных своих тезок, данный Александр располагает телефоном. Вот номер.

Словно борзая, бросаюсь я в коридор, к телефону, жадно хватаю трубку и при этом успеваю себя спросить, почему подлец – некий Александр, если она «ходит» с Камержицким – точней, ходит к Камержицкому, – которого зовут Игорь. Но, не успев себе же ответить («да мало ли на свете подонков»), слышу старушечий голос: «Вам кого?»

«Александр-р-р-ра!!» – это имя я выкрикиваю кровожадно, словно захлебываясь плотоядной слюной (хотя на часах полночь, и следовало бы, как минимум, извиниться – но звонить позже нет смысла: упустишь время, так эта мразь скажет, что он одалживал девочке именно тридцатник, ни копейкой меньше, знать ничего не знает – и поди докажи).

Старушка, несмотря на мою ретивую лютость, кротко переспрашивает: «Ляксандрова»? – и по ее голосу, седому, как одуванчик, слышно, что она гораздо ближе к некой потусторонней субстанции, чем даже к своей телефонной трубке.

«Александр-р-р-ра! – хрипло рычу я, рассыпая округ щедрые искры. – Мне нужен Александр-р-р-р!! Антон, Леонид, Евгений, Константин, Семен, Анатолий, Николай, Дмитрий, Ррродион!!!»

«Доча, – ласково сипит старушка, – да нет у мине никакого Александрова... И Родионова у мине тоже нету... Есть кот, кастрированный он, с прошлого лета... Его Мячик зовут. А чего тебе, доча, надо-то?..»

Влетаю назад, в комнату.

Сволочь!! Да он телефон неправильный дал! – девочка вскакивает с дивана и выхватывает у меня из рук бумажку. А его адрес, адрес его знаешь? не унимается въедливый хор. Адрес... нет. Ну хотя бы зрительно? Да нет... Темно как-то было... Да и выпила немного... стипендия... А как же ты отдавать будешь? Он сказал, что сам позвонит... через неделю... Да кто же это такой?! Как ты к нему попала?! И за каким чертом?! (Хор задает много, слишком много вопросов, но его въедливость можно понять: хлопоты-то ложатся целиком на его, хора, невыносливые плечи.)

И вот тут начинается речитатив героини. Оказывается, она эту сумму перехватила, потому что ей уже давно надо отдавать в другом месте. А в другом месте, месяц назад, она заняла потому, что пятнадцать рублей у нее попросил одолжить Камержицкий, а еще пятнадцать ушли на свадьбу завкафедрой олигофренопедагогики и на похороны удавившейся от неуспеваемости сокурсницы... нет-нет, наоборот! На свадьбу неуспевающей сокурсницы и на похороны завкафедрой олигофренопедагогики... Охо-хо, траурно поет-завывает хор, а почему у меня не спросила? У тебя у самой ничего нет... резонно ответствует героиня, зачем я буду тебя напрягать... Да, но зато тебе проценты не надо было бы отрабатывать для меня, с особой мелодичностью выпевает хор, тем более – таким образом, каким ты для него, для этого подонка, уже отработала наперед!..

В ответ на эту жестокую констатацию героиня несколько секунд дико озирается, затем стеклянными глазами впивается мне в лицо – и как-то глухо рычит (как рычала бы, вероятно, самка койота, засядь ковбойская пуля ей в глотку): все они!!. они!!. они!!. сволочи они все!!!. (Истерика, тело валится на диван, занавес.)

А на следующее утро, когда она натягивает джинсы, из заднего кармана вываливается нечто похожее на фантик. Я этот «фантик» подбираю, он оказывается скрученным в тоненькую трубочку четвертным. Будучи на полпоколения старше девочки, я, конечно, читала и слышала: если денежные купюры сворачивают в трубочки, то исключительно для того, чтобы протаскивать их в тюремные зоны – к диссидентам,сидящим за народ (очень точное определение). То есть: купюры (равно как и письма) физически минимализируются так, чтобы стать проносимыми в различных анатомических полостях тела, самой природой созданных словно именно для казематной героики. Поэтому я просто подняла эти двадцать пять рублей и подала их девочке с мягкой рекомендацией – бумажные деньги не сворачивать, а то, в противном случае, и эта часть одолженной суммы сможет вполне даже пропасть. У тебя что, разве нет кошелька? – риторически завершила я воспитательную реплику.