Заколдованная рубашка - Н Кальма

Опомнился он, только когда кто-то прикоснулся к нему. Это была Лючия. Она тоже смотрела на девочку и всхлипывала.

Так, стонущую, дрожащую, Александр довел ее до полуразрушенного дома, где остановился Гарибальди, и сдал с рук на руки Агюйяру. И только тут, расставаясь, заметил, как осунулась и повзрослела девушка, как заострились и печально поникли плечи под красной гарибальдийской рубашкой. Александр вдруг почувствовал жалость и нежность. Гарибальди, сам Гарибальди опекал эту девушку и намеревался при первой возможности отправить ее к отцу в Геную, Гарибальди поручил ее заботам Агюйяра, верного и внимательного. Но даже и Гарибальди, занятый своими сражениями, борьбой, переброской своих волонтеров, не мог уберечь Лючию от мучительных, ранящих душу впечатлений войны. Да и события развивались так стремительно, так ждали гарибальдийцев в каждом здешнем доме, так нужно было торопиться, что о Лючии все как-то позабыли: не до того было. И вот потерянное юное существо теперь стонало и тихонько жаловалось и припадало к плечу Александра, ища у него единственную верную поддержку.

Долго не мог заснуть в эту ночь Александр, помещенный вместе с друзьями в уцелевший винный подвал. Он благодарил судьбу за то, что «Ангел-Воитель» далеко и не видит того, что привелось видеть ему и Лючии. «Какое счастье, что она избавлена от этих ужасов, что никогда не узнает про зарезанную девочку!» И спокойное, освещенное улыбкой любимое лицо выплывало из темноты и на миг вытесняло мертвое личико девочки, давало отдых, блаженную передышку горящей голове.

И третий из этого юного братства — Лука Скабиони, римский пастушок, тоже сильно изменился за последние дни. Он почти совсем потерял резвость языка и молча ехал за спиной Александра на Коньке-Горбунке. Когда он видел что-нибудь страшное, глаза его выражали скорбное удивление. Луке уже не казалось теперь, что война — великолепная, увлекательнейшая игра, где ничего не стоит совершать подвиги и получать ордена и награды. Как и вся «тысяча», мальчик продолжал рваться в бой, мечтать о победе, но уже не ради игры и приключений, а чтобы навсегда прогнать из родной страны врагов.

Гарибальди понимал общее настроение и вел своих людей почти без отдыха. Мелькали города, селения, отдельные хижины, дымились свежие пожарища. Город Партинико, который еще до прихода гарибальдийцев восстал против бурбонцев, был весь в развалинах. Уцелевшие от казней и боев жители влились в «тысячу». Блестящая победа у Калатафими воодушевляла бойцов Гарибальди, они были уверены, что и дальше их ждет победный путь. Однако обладатель «заколдованной рубашки» был дальновиднее и трезвее смотрел на положение вещей. Гарибальди понимал, что одолеть многочисленную, отлично вооруженную королевскую армию будет не так-то просто.

Чертежи и планы, которые принесли из пещеры Францисканца Александр и Мечников, оказались при ближайшем рассмотрении чертежами укреплений, которые бурбонцы возвели в Палермо и на подходах к столице Сицилии. Розалино Пило и другие вожди партизанских отрядов сообщали:

«В Палермо около двадцати тысяч отборного войска под командой Ланца и Боско. Сильная артиллерия. В порту стоят наготове военные корабли, которые будут держать под обстрелом все главные подходы к городу и освещать их прожекторами».

Ланца был новый наместник Палермо, назначенный королем специально для того, чтобы изловить и покарать «дерзкого пирата», то есть Гарибальди.

Франциск II неистовствовал: восемь генералов, в том числе Ланди, сдавший Калатафими, были уволены, как не оправдавшие доверия своего владыки. В Палермо ввели военное положение. С наступлением сумерек все должны были оставаться по домам, всякое движение по улицам, всякие сборища запрещались. Однако даже в этих условиях в городе работал подпольный революционный комитет.

Гарибальди знал: как только он появится у Палермо, его поддержат восставшие, у них есть спрятанное оружие, они постараются захватить казармы, крепость, дворец наместника. Но до этой минуты было еще далеко, и еще много испытаний ждало гарибальдийцев.

36. Под плащом

— А телеграфные столбы на что? — спросил Лоренцо Пучеглаз.

В ответ раздался восторженный рев всего седьмого отряда:

— Ай да Пучеглаз! Всегда найдет выход из любого положения!

А положение и впрямь было не из веселых. Вторые сутки тяжелой серой стеной обрушивался на гарибальдийцев дождь. Кругом — над ними и под ними была вода. Разверзлись все хляби небесные, и низкие тучи стояли неподвижно, исторгая такие потоки, что ни на ком уже не осталось ни одной сухой нитки.

После тучных, богатых долин Алькамо и Партинико путь гарибальдийцев пошел вверх, через Боргетто к плато Ренне. Плато это, пустынное и плоское, лежит над необычайно зеленой и плодородной местностью, носящей поэтичное название «Золотая Раковина» (Конко д'Оро). И вот на Ренне «тысячу» настиг дождь. Теперь они уже и сами не могли бы сказать, что лучше — давешний зной или такой вот безнадежный, бесконечный ливень, от которого ломило суставы и начинался лихорадочный озноб во всем теле. Кругом все было голо: ни жилья, ни пастушеских шалашей, ни деревьев, чтобы наломать сучьев, разжечь костер и хоть немного обсушиться. Дороги и тропинки развезло так, что люди и лошади с трудом вытаскивали ноги и то и дело оступались в осклизлой грязи. Лошади, которые везли пушки, наконец совсем выбились из сил и стали. Тогда впряглись люди. Одни тянули лошадей, другие вытаскивали из глины застрявшие колеса. Волонтеры подбадривали себя песней, криками, но и это плохо помогало. В конце концов, чтобы облегчить лошадей, люди разобрали орудия и каждый понес на себе какую-нибудь часть. «Люди были страшно утомлены, — вспоминал после Гарибальди, — но горсть храбрецов показала себя доросшей до трудностей так же, как и до кровавых битв».

Все мечтали хоть немного обсушиться. И тогда Пучеглазу пришло в голову: телеграфные столбы! Вот что может служить великолепным топливом!

Сказано — сделано. И вот уже пар идет от красных гарибальдийских рубашек. Волонтеры теснятся у костров, и отсветы веселого пламени пляшут на обросших, исхудалых и загорелых до черноты лицах, на которых странно и резко сверкают зубы и белки воспаленных глаз. Люди повеселели от тепла, и хотя сверху по-прежнему льет дождь, но у костров уже слышатся шутки, и весь седьмой отряд сбежался смотреть, как Пучеглаз сушит себе платье. Лоренцо разделся почти догола и уговорил раздеться друзей. Потом он раздобыл где-то палку, развесил на ней всю одежду и начал медленно водить палкой над костром.

— Увидите, через полчаса все будет сухое, — говорил он. — Меня такой сушке научил у Комо, когда начался период дождей, один генуэзец. Э, что здешний дождичек в сравнении с тамошними дождями! Просто щенок и мальчишка! Вот помокли бы вы там, у Комо, узнали бы, что такое настоящий дождь.

— Ну, уж ты скажешь, — усомнился кто-то. — Хуже нынешнего дождя ничего быть не может. Гляди, я точно из реки выскочил. И табак весь промок.

— Давай свой табак, я его тоже высушу! — не унывал Пучеглаз. — Вот разгребем здесь угольки, поставим крышку котелка, насыплем твой табак сейчас, соседушка, закуришь и повеселеешь.

И, говоря так, Лоренцо одной рукой разгребал угли, ставил крышку котелка, высыпал табак из кожаного кошеля, а правой все водил да водил над костром палкой с навешенной на нее одеждой.

Один только Марко Монти никак не отзывался на прибаутки и рассказы Лоренцо.

Угрюмый, с тяжелым, одичалым взглядом, устремленным на огонь, он примостился на корточках у костра. С козырька картуза его лило, рубашка промокла насквозь, но, казалось, он ничего этого не замечал. Пучеглаз, который любил успех у публики и во что бы то ни стало хотел завоевать всеобщее внимание, наконец не выдержал и обратился прямо к Монти:

— Эй, земляк, не вешай голову! Погляди, какой славный огонек. Поверь мне, придет и наше время. Отольются Франциску Бурбону наши слезы. Ну-ка, друг, давай свою одежду, я тебе ее высушу.

Монти покачал головой.

— Не надо. Ничего мне не надо, — отрывисто отвечал он. — У, проклятый дождь! Как он нас задерживает! Не будь его, мы уже давно встретились бы с бурбонцами и дали бы им попробовать на вкус наши ножи.

— Не торопись, ты свое возьмешь, слово тебе даю, — утешал его Пучеглаз, все водя палкой над костром.

От просыхающей одежды валил густой пар. Толстые телеграфные столбы давали сильное, высокое пламя, и людям было любо смотреть на это пламя. Они все теснее скучивались у костра, в то время как с неба на них изливались нескончаемые потоки.

— Забирайте свое добро, пиччиотти, — командовал Пучеглаз. — И давайте следующую порцию. Чья очередь, любезные синьорины? Подходите, скидывайте ваши кружевные мантильи, красавицы!

Желающих просушить одежду оказалось очень много. Все с шутками и со смехом начали стаскивать с себя рубашки. Однако Пучеглаз кого-то заприметил в толпе, окружившей костер, и закричал: