Каменная баба - Семен Бронин

-Я бы предпочла любовь,- сказала она.

-И то есть, и другое, и третье. Жилья только нету. Всю жизнь его строю и никак не выстрою...

Она, между прочим, встретилась после всего этого на улице с Кузьмой Андреичем. Тот, завидев ее, чуть не развернулся и не дал обратного ходу, но вовремя сообразил, что это подорвало бы авторитет всего петровского учительства,- остановился и стал поджидать ее, лихорадочно обдумывая линию поведения.

-Что не заходите?- простодушно спросила она: ей это далось без труда, потому что она была незлобива.

-Работы много.- Кузьма Андреич огляделся по сторонам и напыжился пуще прежнего.- Один свой предмет веду.

-Литературу?- осведомилась она, словно успела забыть это.

-Словесность,- педантически поправил он.- Мать культуры российской...-и перешел затем в атаку:- Знаете, какой из нее вывод главный?

-Нет,- искренне призналась она.- Я же вам говорила - я не сильна в беллетристике.

Он воспользовался этим и сказал назидательно:

-Что счастье одного не может строиться на несчастье другого.

-Правда?..- Она по достоинству оценила свежесть этой преамбулы.- А почему у вас в мужском роде все, Кузьма Андреич? Одного, другого?

Он почуял подвох, но не понял, в чем он заключается, и преподал ей урок грамматики:

-Русский язык пользуется мужским родом для определения понятий.

-Такое правило есть? А я думала, вы кого-то отдельно в виду имеете...

Он снова мало что понял, но почувствовал, что его побили на его же поле, и счел за лучшее раскланяться - тем более что приличия были соблюдены и на случайных зрителей их встреча должна была произвести благоприятное впечатление и опровергнуть слухи о раздорах, будто бы начавшихся в стане петровской интеллигенции. Он сказал еще что-то - неуместное и высокопарное и пошел прочь той самой походкой враскорячку, которая так не нравилась Ивану Герасимычу: загребая ногами и вышагивая как на параде...

А она вздохнула и тоже пошла к себе: не радуясь маленькой мести, но, скорее, грустя по ее поводу. Она догадывалась уже, что в жизни нет места победителям: есть только побежденные - каждый в свое время и каждый по-своему... 27 Больше всего Ирину Сергеевну беспокоила не возможность лишиться обжитого угла и крова над головою (это, в конце концов, была не ее забота, а больничной администрации, и она умела различать свои и чужие обязанности), а то, что к ней в последнее время изменилось общее отношение. Она видела проявления этого повсеместно: среди сотрудников больницы, мамаш, ждущих ее в амбулатории, соседей по улице. Состояние это сродни болезненному и потому так сильно на нас воздействует: она готова была вывернуться наизнанку, видя, как все встречают ее с одинаковым любопытством и провожают со столь же общим чувством причастности к чужой тайне - это кого угодно выведет из равновесия. Она и рада была ошибиться, но ловила на себе подобные взгляды всякий раз, когда ненароком оглядывалась и заставала врасплох своих соглядатаев: обычно женского пола, потому что мужчины в таких случаях все-таки больше заняты собой и меньше - своими ближними. О ней судачили, и предметом сплетен была ее близость с главным. Самые образованные и воспитанные люди именно так и смотрят на любовниц (или любовников) своих руководителей, ни на минуту не забывая об их служебном соподчинении - столь незначительном в других случаях и столь важном в этом. Это особенное положение незаметно перенесло ее в искусственно разреженную атмосферу, в своего рода человеческий вакуум, грозивший обернуться одиночеством. Медсестры, никогда ее не стеснявшиеся, говорили с ней теперь без прежней свободы и естественности, а как-то чересчур обтекаемо, уходя от подробностей, с оглядкой: боялись, что передаст их слова по назначению. Наталья - и та подчинилась общему поветрию и стала глядеть на нее иными глазами: в них читалось признание, смешанное с иронией. Она сменила гнев на милость и пришла к ней извиниться за недавнее и похлопотать о внеочередном отпуске: хотела съездить на неделю к родителям.

-Я здесь при чем?!- неприятно удивилась Ирина Сергеевна.- Иди к Анфисе, если он отказывает.

-Уже была,- с необычным для нее терпением и даже послушанием отвечала та.- У нее не вышло - посоветовала к тебе пойти: авось поможешь... Замолви словечко: мне на неделю слинять надо...- и выказала-таки необъезженный нрав свой:- Твой индюк совсем забурел. Раньше хоть любезничал... Чем ты его охмуряешь?

Она насилу от нее отделалась и, конечно, ничего не обещала - наоборот, дала понять, что делать ничего не будет. Наталья осталась недовольна, но шуметь на этот раз не стала, ограничилась тем, что сказала:

-Будь я на твоем месте, помогла бы. Вообще всю больницу в отпуск бы отправила.

-Занимай его, место мое!- вышла из себя Ирина Сергеевна.- Я за него не держусь.

-А мне оно и даром не нужно,- возразила та.- Не тот принц и не те туфельки...

Иван Герасимыч ни с какими просьбами к ней не обращался, но от этого легче не было. И в нем тоже произошли перемены - только раньше, чем у других: после того злополучного новогоднего застолья (кажется, все беды ее были связаны с праздниками: будто, до того тлеющие, в эти дни они раздувались приносимым извне ветром и ярко вспыхивали). Его охлаждение задевало ее всего сильнее. Ирина Сергеевна была все-таки еще очень молода и верила людям на слово - особенно тем, кто ей нравился. Иван Герасимыч встретил ее в свое время самым радушным образом, раскинул перед ней стариковские сети, пригласил домой, познакомил со своей половиной, обещал всяческое участие и содействие, и она развесила уши, простодушно решила, что эта приязнь проистекает из сродства душ, их взаимного притяжения и не зависит от привходящих обстоятельств и случайностей: если душенька хороша, то такая она во всех ее нарядах и облачениях. Но тут, что называется, нашла коса на камень. Не подружись она с Иваном Александровичем, будь у нее не один, а десять любовников, Иван Герасимыч только бы посмеивался в кулак и не стал бы порывать с ней, но с Пироговым у него были давние и темные счеты, которые ни с чем не считаются, задевают самые тонкие струны и колеблют самые прочные устои нашего существования. Как Ирина Сергеевна ни подлаживалась, ни подсаживалась к нему, старик только лукавил, шел на хитрости, обходил стороной силки, ею расставляемые, держался на расстоянии и ни на пядь к ней не приближался. Анна Романовна, прекрасно понимавшая этот язык недоговоренностей и умолчаний и знавшая их причину, развлекалась на их счет, потешалась над обоими:

-Что это вы, Иван Герасимыч, в гости к себе не зовете? Я, положим, человек заурядный, конченый: двое детей и муж-водитель, с нами неинтересно но Ирину Сергевну-то почему не приглашаете? Ей, небось, скушно одной дома сидеть?..

Иван Герасимыч, хоть и ждал подобных нападок, но всякий раз терял на время самообладание, поперхивался чаем (разговоры эти происходили в комнате для чаепитий, и Анна Романовна, кажется, нарочно подгадывала момент, когда он наклонял ко рту чашку), затем вынужденно лгал, изворачивался:

-Нездоровится что-то. Кости подламывает...- или: - Марья Федоровна приболела...- в его лжи была своя логика.

Ирина Сергеевна, сохранявшая теплые чувства к супругам, всякий раз тревожилась:

-Серьезное что-нибудь?..- после чего Иван Герасимыч мягко брал ее за локоть, молча призывал к благоразумию, а вслух изрекал какие-нибудь врачебные банальности:

-Ничего особенного. Вчера гипертонический криз был, сегодня отлеживается...

Странное дело: он не терял к ней того, что можно назвать физической симпатией - касался время от времени ее руки, с удовольствием, хотя и украдкой, оглядывал очертания ее рослого тела, подмечал новинки в ее туалетах и прическе (на что Иван Александрович, например, способен не был), но это не мешало ему сохранять непреклонность и избегать всякого соприкосновения с ней вне больницы и амбулатории: она дружила с Пироговым, а так уж повелось у них, что друзья одного неизбежно переставали быть гостями другого. (К чести их надо сказать, что это правило не имело обратной силы: то есть враги одного не становились друзьями другого - оба были выше этого.)

Иван Александрович чувствовал, что вокруг его избранницы сгущается, если так можно выразиться, пустота, и сделал попытку помириться и наладить отношения хотя бы с Иваном Герасимычем. Это было нужно не для него: старик был ему неинтересен - Иван Александрович привык уже парить в иерархических высотах и редко когда спускался на грешную землю и снисходил до ее рядовых обитателей - а ради Ирины Сергеевны, для которой он делал исключения из житейских правил (и то, как мы видели, не без корысти, а с намерением обеспечить себе смену на время отпуска). С этой целью он зашел как-то в комнату для чайных церемоний, когда там все были в сборе, положил на стол, в качестве отступного, большую копченую рыбу и, как водится, соврал при этом:

-Лещ. Своими руками выловил. А закоптили мне его в Анютине...- и Ирина Сергеевна невольно дрогнула от упоминания этой деревни, которая неизвестно почему сорвалась с языка Ивана Александровича: тот редко когда оговаривался не подумавши, без тайного на то умысла...