Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк

При реставрации и консервации картины икшианцы проявили себя во всем блеске. Зритель мог коснуться темное пятна в нижнем левом углу рамы. И немедленно до глубины души поражала истинная гениальность еще и икшианца, отреставрировавшего и спасшего гениальную работу. Имя этого икшианца было на раме: Мартин Буро. Это пятнышко, едва его коснешься пальцем, становится проекцией чувств — блаженство побега от той технологии, что произвела и Икшианскую Пробу. Буро восстановил не только картину, но и душу художника — зритель, приложивший палец, познавал, с каким чувством наносил Ван Гог каждый мазок. Все было поймано в этих мазках кисти, запечатлено с помощью человеческих движений.

Одраде так много раз, полностью поглощенная, простаивала перед этой картиной, что у нее возникало чувство, будто она могла бы сама ее заново воспроизвести.

Сейчас, на фоне обвинений Тега, Одраде припомнила, что она испытывала перед картиной, и сразу же поняла, почему память воспроизвела этот образ, почему картина до сих пор ее очаровывала. На короткое время она всегда чувствовала себя полностью человеческой, осознавала домики, как места обитания настоящих людей, осознавала неимоверную полноту живой цепи человечества, которое остановилось перед личностью сумасшедшего Винсента Ван Гога, остановилось, чтобы запечатлеть себя.

Тараза и Лусилла остановились приблизительно в двух шагах от Тега и Одраде. От Таразы попахивало чесноком.

— Мы чуть задержались, чтоб перекусить, — сказала Тараза. — Вы ничего не хотите?

Это был самый что ни на есть неправильный вопрос. Одраде высвободила руку из руки Тега. Она быстро повернулась и вытерла глаза манжеткой. Опять поглядев на Тега, она увидела удивление на его лице. «Да-да» — подумала она, — эти слезы настоящие!?

— Мне думается, мы здесь сделали все, что могли, — сказала Тараза. -Тебе пора двигаться на Ракис, Дар.

— Давным-давно пора, — ответила Одраде.

Глава 15

Жизнь не может найти разумных доводов для подкрепления этому, может быть источником пристойного взаимоуважения, если только каждый из нас не полон решимости вдохнуть в нее эти качества.

Ченоэ: «Беседы с Лито II».

Хедли Туек, Верховный жрец Разделенного Бога, испытывал все возраставший гнев на Стироса. Стирос, сам слишком старый, чтобы надеяться занять скамью Верховного Жреца, имел сыновей, внуков, многочисленных племянников, и перенес свои личные амбиции на свою семью. Циничный человек этот Стирос. Он представлял могущественное направление в жречестве, так называемое «научное сообщество», влияние которого было лукаво и навязчиво. Их отклонения были опасно близки к ереси.

Туек напомнил себе, что не раз уже бывали прискорбные и несчастные случаи — Верховный Жрец пропадал в пустыне Стироса и его единомышленников хватит на то, чтобы сотворить подобный несчастный случай.

В Кине был полдень. Стирос только что удалился в явном расстройстве. Стирос хотел, чтобы Туек отправился в пустыню и лично понаблюдал там за очередной вылазкой Шиэны. Питая подозрение насчет этого приглашения, Туек его отклонил.

Последовал странный спор, полный едких намеков, смутных ссылок на поведение Шиэны и словесных нападок на Бене Джессерит. Стирос, всегда полный подозрений насчет Ордена, сразу же невзлюбил новую настоятельницу Оплота Бене Джессерит на Ракисе, эту… как же ее звать? Ах, да, Одраде. Странное имя, но ведь Сестры часто принимают странные имена. Такова их привилегия. Сам Бог никогда не выступал против благодетельной основы Бене Джессерит. Против отдельных Сестер — да, но ведь Орден в целом был сопричастен к Святому видению Божию.

Туеку не нравилось, как Стирос говорит о Шиэне. Туек, в конце концов, цинично заставил Стироса остыть, заговорив с ним так, как подобает говорить в Святая Святых, пред высоким алтарем и образами Разделенного Бога. Призматические передатчики лучей отбрасывали тонкие клинья яркого света сквозь блуждающий аромат тлеющего меланжа на двойную линию высоких колонн, ведущих к алтарю. Туек знал, что сказанное в такой обстановке восходит непосредственно к Богу.

— Господь действует через нашу нынешнюю Сиону, — сказал Туек Стиросу, и заметил смятение на лице старого советника. — Шиэна — живое воплощение Сионы, того человеческого инструмента, что способствовал переводу Его в Разделение.

Стирос впал в ярость, наговорив такого, что не осмелился бы повторить перед полным Советом. Он слишком полагался на свои давние отношения с Туеком.

— Говорю тебе, она окружена взрослыми, полными намерений присягнуть ей и…

— И Богу! — Туек не мог дозволить такому слову быть пропущенным. Наклоняясь вплотную к Верховному Жрецу, Стирос проскрежетал:

— Она в центре образовательной системы, доставляющей все, чего ни пожелает ее воображение, мы не отказываем ей ни в чем!

— Нам и не следует!

Словно Туек ничего и не сказал, Стирос заявил:

— Я там снабдил ее записями из Дар-эс-Балата!

— Я — Книга Судьбы, — напевно процитировал Туек собственные слова Бога из хранилища в Дар-эс-Балате.

— Именно! И она вслушивается в каждое слово!

— Почему это тебя тревожит? — самым спокойным тоном осведомился Туек? — Мы не проверяем ее знания, она проверяет наши!

— Значит, Господь того хочет.

Туек, ждал, пока старый советник, на лице которого отразился лютый гнев, выдвинет новые доводы. Возможности для таких доводов были, конечно же огромными. Туек этого и не отрицал. Все дело в том, как что истолковывать. Вот почему толкование всегда должно принадлежать исключительно Верховному Жрецу. Несмотря на их взгляд на историю (а может быть из-за), жречество очень много знало о том, как Бог обосновался на Ракисе. Они обладали самим Дар-эс-Балатом со всем содержимым — самой ранней из всех известных не-палат. Тысячелетиями, пока Шаи-Хулуд превращал зеленевшую планету Арракис в пустыню Ракис, Дар-эс-Балат ждал под песками. Из этого святого хранилища жречество получило собственный голос Бога, Его отпечатанные слова и даже его голографические изображения. Они знают, что пустынная поверхность Ракиса воспроизводит первоначальный облик планеты самое начало — когда она была единственным известным источником святого спайса.

— Она спрашивает о семье Бога, — сказал Стирос. — С чего бы ей спрашивать о…

— Она испытывает нас. Представляем ли мы Им Их надлежащие места? От Преподобной Матери Джессики к ее сыну, Муад Дибу, и к его сыну Лито Второму — святая Троица небесная.

— Лито Третий, — пробормотал Стирос. — Как насчет того Лито, что умер от рук сардаукаров? Как насчет него?

— Осторожнее, Стирос, — предостерег Туек. — Ты знаешь, что мой прапрадед провозгласил в ответ на этот вопрос с этой самой скамьи. Наш Разделенный Бог был воплощенной частью и Его, пребывающего на небесах, став посредником земной власти. Эта часть его осталась безымянной, каковой всегда должна быть Истинная Суть Бога!

— Да ну?

Туек расслышал ужасный цинизм в голосе старика. Слова Стироса как будто дрожали в насыщенном ароматами воздухе, требуя сурового возмездия.

— Тогда, почему она спрашивает, как Лито превратился в Разделенного Бога? — осведомился Стирос.

Сомневается ли Стирос в святой метаморфозе? Туек пришел в ужас. Он сказал:

— В свое время она нас просветит.

— Наши хилые объяснения должны наполнять ее разочарованием, — съязвил Стирос.

— Ты заходишь слишком далеко, Стирос!

— Да неужели? Ты не находишь просвещающим то, что она спрашивает, как это песчаная форель поглотила большинство вод Ракиса и заново сотворила пустыню?

Туек постарался скрыть нараставший гнев. Стирос и в самом деле представлял опасное направление в жречестве, но его тон и слова поднимали вопросы, на которые Верховным Жрецом был дан ответ давным-давно. Метаморфоза Лито II породила бессчетную песчаную форель, каждая из которых была наделена частицей Его. От песчаной форели к Разделенному Богу известная последовательность, которой поклоняются. Сомневаться в ней значит отрицать Бога.

— Ты сидишь здесь и ничего не делаешь! — обвинил Стирос, — мы — пешки в…

— Довольно! — Туек достаточно наслушался цинизма этого старика. Со всем подчеркнутым достоинством своего сана, Туек произнес слова Бога:

— «Твой Владыка очень хорошо знает, что у тебя на сердце. Достаточно тебе заглянуть к себе в душу, чтобы она выступила против тебя обвинительницей. Мне нет надобности в свидетелях. Ты не прислушиваешься к своей душе, но прислушиваешься вместо этого к своим гневу и ярости». Стирос удалился в испуге и смятении.

В тягостном размышлении, Туек облачился в самое подходящее парадное облачение — белое, с золотом и пурпурным — и отправился навестить Шиэну. Шиэна была в саду на крыше центрального жреческого комплекса, вместе с Канией и еще двумя — молодой жрицей по имени Балдик, личной служанкой Туека, и жрицей-послушницей по имени Кипуна, которая вела себя, по мнению Туека, слишком подражая Преподобным Матерям. Орден имеет здесь, конечно, своих шпионов, но Туек не любил, когда это бросалось в глаза. Кипуна занималась, в основном, физической подготовкой Шиэны, и между девочкой и жрицей-послушницей установилось взаимопонимание, возбуждавшее ревность Кании. Даже Каниа, однако, не могла перечить приказаниям Шиэны.