Эхо войны. - Ольга Шумилова

Лаппо стоял спокойно и почти расслаблено, сунув руки в карманы и глядя куда–то вверх. Только когда я подбежала ближе и затормошила его за воротник, он перевел на меня ставшие вдруг огромными и круглыми глаза.

— Да что случилось?! — трясла я его, так и не добившись реакции.

— Смотрите… — наконец он вытянул руку куда–то вверх и снова посмотрел туда же. На вершине скалы что–то блестело. Взгляд зацепился за хитрую вязь углов и выступов, разрастающихся, обретающих форму…

Да, это было достойно даже такого безумного вопля. Это было достойно всего, чего угодно.

Это был корабль.

Глава одиннадцатая

— У нас на Манхэттене туго с двумя вещами: парковкой и бегемотами.

«Мадагаскар»

— Да отойдите вы от меня!

Мы синхронно сделали шаг назад, расширяя вытоптанный полукруг еще на метр. Тайл, шипящий, как масло на сковородке, раздраженно сплюнул и опустился на четвереньки, осторожно оттирая скомканной рукавицей ото льда нижние пазы входного люка.

Шел уже второй час пополудни, люк нашли в двенадцать ровно, но мы ничего не могли с собой поделать — и стояли вокруг него, жадно глядя на Тайла.

— Если вы немедленно не уберетесь отсюда, все до единого, — не оборачиваясь, процедил ремен через минуту, — вскрывать этот долбаный люк будете сами.

Я посмотрела на вытоптанный снег, на слепящее лазурное небо без единого облачка, на громаду корабля, закованного в лед и снег. Сжала зубы и погнала подчиненных в лагерь.

Все всё понимали. Старательно делали вид, что заняты — Коэни вычесывал льдинки из не нуждающегося в этом меха скальника, Маэст перебирал уложенное в идеальном порядке оружие, Лаппо, нахохлившись, хмуро жевал сухой хлебец, сидя на рюкзаке.

Все были заняты. Но украдкой, когда не видел никто, бросали жгучие от надежды взгляды на маленький вытоптанный пятачок и кажущуюся отсюда крошечной фигурку. Будь Тайл хоть вполовину так чувствителен, как даже я, у него давно бы начали трястись руки.

Я занималась тем же, чем и всегда. Молилась. На этот раз — в благодарность. Взглядов не бросала, потому как могло статься, что все решается много дальше и выше утоптанного полукруга в снегу. А даже если решалось и здесь… Здесь есть кому беспокоиться и без меня.

Час спустя Лаппо не выдержал и подошел ко мне, хмуро глядя в снег под ногами.

— Ты что–то хотел?

— Хотел. Узнать, почему я здесь.

— Ты сюда пришел. С нами.

Он бросил на меня непроницаемый взгляд.

— Учись четко и внятно формулировать вопросы, — я скрестила руки на груди. — Я, кстати, на твоем месте подумала бы над другим: что с тобой будет, когда мы вернемся. И вот это напрямую будет зависеть от того, что ты из себя представляешь, — я помолчала и поинтересовалась: — Ничего не хочешь мне рассказать?…

— А, — он сунул руки в карманы и резко засмеялся. — Так вас направили выяснить этот вопрос?

— А что, похоже? — я приподняла одну бровь. — Мальчик мой, подобное самомнение удивляет даже меня. Неужели ты полагаешь, что кто–то организовал все это, — я неопределенно махнула рукой на окрестности, — вместе с аварией, чтобы у меня было время тебя разговорить?… Вынуждена огорчить, при желании всю имеющуюся информацию из тебя можно выудить без особых проблем — найти только достаточно квалифицированного телепата. Очень сомневаюсь, что твои щиты смогут выстоять против специалиста.

— Ошибаетесь! — огрызнулся задетый моим тоном Лаппо. — Их ставил не я. И ваши деревенские специалисты их не снимут.

— А кто же ставил? — мягко спросила я.

— Ла… — в запале начал было он и запнулся. — Провоцируете?

— Именно, — пробормотала я. — Именно.

Информация требовала обработки. Я не оперативница, но и детство, фактически проведенное в управлении полиции — «у папочки на работе» — тоже не прошло в моей жизни даром. И то, что сказано было не так уж мало, я понимала. По–настоящему сильных псионов имело не так уж много организаций. А, учитывая, что творилось в его личном деле и, если уж на то пошло, с ним самим…

Да, информация требовала обработки.

— Блок самоуничтожения есть? — небрежно поинтересовалась я.

Молчание. Скрестил руки на груди, отвернулся. Живая иллюстрация к девизу: «Вы не сможете мной манипулировать». Ой ли?… Неужели не научила тебя каторга оценивать весовую категорию противника и соотносить со своей?

— Я могу проверить. Если будешь упрямиться — прямо здесь.

— Вы не сможете, — качает головой.

— Знаешь, что такое «фокус»? — я расстегнула куртку до половины и вытащила из–за ворота камень на волосяной косице. — Эта милая фитюлька стоит больше, чем треть наших Развалин. К тому же, это подарок от родителей на свадьбу, так что вещь ценная во всех смыслах. Но… Увы и ах, я ее использую в случае необходимости, хоть она и одноразовая. Сфокусированной энергией всех находящихся поблизости псионов, а среди них, если ты забыл, чрезвычайно сильный маг, я сотру все твои щиты в порошок, кто бы их не ставил.

— Вы этого не сделаете, — он говорит уверенно, другое дело, что я ему не верю.

— Я? Сделаю, почему нет. И меня даже не особенно будет мучить совесть. Другое дело, что крайние меры никогда не вызывали у меня особого восторга. Мне, видишь ли, совсем не улыбается заиметь огромную кучу дерьма в своей жизни из–за того, что едва знакомый парень где–то чего–то не сказал вовремя. Ничего личного, но жизнь у нас такая… жестокая. Поэтому лучше я проверю, или увижу, как тебя убьет сработавший блок, чем вся эта гипотетическая куча дерьма свалится на нас прямо здесь.

Молчание.

— А вы ведь действительно сделаете это, — наконец проговорил он, удивленно и немного растерянно. — Вы же ватар, как вы можете?…

— Я служила в Корпусе. Моя покровительница из Звезды — Смерть. Сам подумай — ну какой из меня вообще справедливый судия, защитник слабых и угнетенных? Смерть дает знания, как отвести человека от края, дает виденье истинной сути происходящего. Чего она не дает — так это милосердия. Это к Отшельнику — он маг Жизни.

Все это верно от первого до последнего слова, кроме, конечно, того, что даже вся шкурка парня вместе с потрохами и пресловутой кучей дерьма не стоит неприметного камешка, который стоил треть Развалин тогда, когда достался основателю моего рода. Сейчас он бесценен, окончательно и бесповоротно.

— Ладно, подавитесь. Да, был блок.

— Ясно, — я качнула носком сапога и, секунду помедлив, добавила: — А позволь–ка спросить, не «динамо» ли он случайно?

— Не знаю. Может быть, — Лаппо угрюмо поджал губы, наблюдая за моим сапогом, и, не поднимая глаз, обронил: — Думаю, да.

— Хорошо. Очень хорошо, — я удовлетворенно улыбнулась. «Динамо» — это показатель. Весьма серьезный показатель очень серьезной организации и очень серьезных секретов. От «стазиса» он отличался тем, что реагировал не только на попытку взлома, но и на произнесение носителем слов–ключей, и для контроля объекта был гораздо более эффективен. Пора посмотреть правде в глаза: никаким переводом в другую тюрьму и даже в мифический «спецраспределитель» здесь и не пахло. Отделение, где я когда–то служила, одно время часто приставляли к инспекторам тюрем в качестве охраны. Охрану вместе с обслугой считают за глухих — и о том, что заключенных на каторге, где потери легко списать, сдают в качестве подопытного материала подпольным частным или сверхсекретным правительственным лабораториям, я узнала уже через полгода. Вопрос только, не представляет ли он из себя теперь бомбу замедленного действия особо поганой разновидности…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});